Под горой Метелихой(Роман)

Нечаев Евгений Павлович

— Ты, дяденька, не лесник? Или утиль собираешь?

— Нашел вот для кузни железяку, — нехотя буркнул Пашаня.

— А ты откуда?

— Дальний я, — отмахнулся Пашаня. — А вы идите отседа. Учительша вон уж где!

— Догоним, — помолчав, проговорил подросток, и Пашаня только сейчас понял, что он заврался, то «железяку для кузни», то «дальний». Этих не проведешь.

Озираясь и крепко держась за руки, ребята отступили к озеру и вскоре скрылись за отлогим скатом. Пашаня забросил лом на плечо и также ушел из кустов. На опушке леса остановился, глянул

назад. Все ученики высыпали на пригорок и смотрели ему в спину.

«Черти вас принесли, — злобно подумал Пашаня, — теперь дай бог ноги».

Гарифулле Пашаня не всё рассказал. Прежде всего потребовал равной доли. Татарин оскалил желтые лошадиные зубы:

— Один думал или кто помогал?

— Сам не такой уж дурень.

— Давай бумага.

— Бумаги у меня нет; всё здесь. — Пашаня постукал себя костяшками пальцев по узкому, скошенному назад лбу.

— Дурак! — Гарифулла коротко хохотнул. — Боишься, обману, что ли? Было раньше так? Было, нет?

— Ну и што, коли не было? А этот? — Пашаня мотнул головой по направлению прикола, где у лодки возился Вахромеев.

— Дурак! — повторил татарин. — Пусть Гарифулле спасибо скажет, что я его милиция не сдавал. Я ему сразу сказал: сколько дам — хватит. — И еще раз по-звериному приподнял верхнюю губу, выставляя зубастую челюсть.

Племянник бывшего казначея с веслами на плече поднимался по тропке. Гарифулла достал откуда-то из-под рубахи пожелтевший от времени, плотный, как жестяной, лист бумаги. Нахально посматривая единственным глазом то на Пашаню, то на Вахромеева, он развернул на столе бумагу, коричневым жестким пальцем ткнул в середину.

Это был план поместья в крупном масштабе. Пашаня увидел затушеванное синим цветом озеро, четко обозначенные постройки, сад и прямую аллею от полевой дороги к барскому дому. Местами на листе расползлись водянистые пятна, голубые тонкие линии поблекли. Во внутреннем дворе было обозначено в ряд несколько кружочков величиной с горошину и одна такая же горошина чуть поодаль. Все они были под номерами. Без особого труда каждый бы понял, что это и есть те самые березы, про которые говорил татарин, посылая Пашаню в поместье.

— Видишь сам, мне твоя бумажка не надо, — издевательски ухмылялся Гарифулла. — Говори, какая береза на месте остался?

Пашаня склонился над планом.

— Эта есть, и эта, и эта, — показал он пальцем. — Между ними по двенадцать шагов.

Гарифулла сбросил руку Пашани с плана и ткнул своим пальцем в кружок у конюшни.

— Эта?

— Стоит, — нехотя выдавил Пашаня и тут только заметил, что кружок у конюшни обведен дважды, номер подчеркнут другим цветом, а ниже, у самого озера, стоит та же цифра и возле нее в две строки что-то написано нерусскими буквами.

— Артюшка, он больно хитрый был, — разговорился Гарифулла, не обращая внимания на Вахромеева. — Меня и то обмануть хотел. Гарифулла не дурак. Артюшка этот человек испугался, я не боюсь. Я давно знал, кому говорил Артюшка немецкий слова на наши скажить.

— А как ты узнал ево? — осмелел и Пашаня, видя, что давнишний его приятель

и в счет не ставит бывшего инженера.

— Узна-ал, — протянул татарин. — Я такой люди сразу вижу.

Гарифулла свернул бумагу, запрятал ее под дырявую посконную рубаху, левой рукой погладил реденькую бородку.

— Ярый инде [3] , — сказал он при этом, — мало-мало надо годить. Потом копаем. На шесно. И — разный сторона. Ну, сав булыгыз, дуслар [4] …

Глава четвертая

Дарья встретила Маргариту Васильевну в переулке. Издали поманила пальцем и, хоть не было никого поблизости, зашептала торопливо:

— Давно тебя тут высматриваю. Увидела из окошка, что ты рубахи пошла полоскать на озеро, пособрала вот, что под руку попадет. Дай, думаю, встречу с глазу на глаз…

3

Ладно (татар.).

4

Будьте здоровы, друзья (татар.).

Говоря это, Дарья опустила к ногам плетеную круглую корзинку, в которой было несколько скрученных тряпок.

— Что? Что случилось, Кузьминична? — невольно поддаваясь волнению соседки, так же вполголоса спросила ее Маргарита Васильевна. — Уж не с Михаилом ли беда какая?

— У него про себя-то всего одна строчка: «Жив, здоров, не кашляю». — Дарья запрятала под платок выбившуюся прядку волос, улыбнулась устало и, оглянувшись по сторонам, продолжала: —С Мишкой всё ладно, а вот как оно с Нюшкой будет теперь? Ума не приложу!

— А что с ней? Родить собирается. Всего лишь вчера заходила; сыном думает Вадима Петровича обрадовать.

— Радость-то эта, Васильевна, как бы худом не обернулась. Владимир-то жив у нее!

— Что-о-о?!

Маргарита Васильевна опустила ведро, — оно почему-то показалось неимоверно тяжелым. Дарья повторила, что Дымов жив. И в подтверждение этого сунула в руки соседке плотный конверт.

— Дома, дома читай! — торопилась Дарья. — Стемнеет ужо — загляну. Ох, и не знаю, как про такое Нюшке сказать! И таиться нельзя, а она на сносях…

Кое-как разбросала Маргарита Васильевна по частоколу Варенькины рубашонки, на поленнице дров оставила опрокинутое ведро, плотно прикрыла дверь за собой, присела к окошку.

«У меня всё хорошо, — писал Михаил, — ночью летаем, днем отсыпаемся. Недавно в партизанской газете прочитал такую статейку — „Герой-пулеметчик Дымов“. Внимания не обратил на фамилию: мало ли Дымовых по белому свету! А потом, на своем уже аэродроме, задумался — сосед-то ведь наш под Псковом погиб, считается. Награжден посмертно, а похоронной у матери нет. Письмо мне Анна показывала: кто-то видел, что танк его подорвался. И только.