Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
— Категорически и принципиально против! Этот десятый сноп фронту нужен. Курску, Орлу и героическому Ленинграду! А тут должен быть патриотизм. И стопроцентная сознательность. Вот что я думаю.
Нургалимов полистал календарь. Был на исходе август. По лицу Нургалимова нельзя было понять, разделяет он опасения Антона или нет. Усталое, немного скуластое, обтянутое коричневой кожей, оно выражало одно — тревогу за считанные дни лета и большое, ничем не измеримое, простое человеческое желание — прямо здесь, в кабинете, упасть на диван и выспаться за неделю.
— В
— Именно так, — живо подхватил Антон, приподнявшись со стула и тоже заглядывая в календарь на обведенную жирным овалом цифру. — Было бы лучше, конечно, самим вам туда заглянуть. А что это завтра — бюро?.. Вот ведь нескладно как получается: сплошная загруженность ответственными мероприятиями! И у меня неотложных дел по горло. Ох, наломают там дров, Салих Валидович! Так я, стало быть, часика в три отшвартуюсь. Ночь всё равно не спать. Да, денька на два. Наскоком-то оно не в моем характере. Народ, сами знаете, там тяжелый, лесной; внушить надо каждому, подвести соответственно базу. Я-то уж как-нибудь знаю; не первый год в хомуте.
Ровно в три райисполкомовский «козлик» хрипло кашлянул под окнами редакции. Непроспавшийся, хмурый Орест взгромоздился на заднее сиденье. «Козлик» дернулся с места, вильнул за угол на булыжный тракт. За татарским кладбищем Антон молча кивнул шофёру, машина свернула влево на узкую полевую дорогу, юркнула в редкий лесок, по крутому склону осторожно спустилась на городской выгон.
Через полчаса были у знакомого бакенщика. Антон сам забрался в садок, выбросил в лодку двух золотистых стерлядок. Третью — побольше — подержал на весу, плотоядно причмокнул.
— Завтра до вечера не уснет? — спросил он хозяина, сутулого и конопатого дядьку с медвежьими глазками и с чахлой растительностью на скулах, похожей на бурый болотный мох.
— Вечор всего поймана, — не должна бы, — буркнул тот и засопел, отвернувшись.
— Еще бы таких вот парочку. Ты уж того, расстарайся, Павел Ермилыч. Знаю ведь, ловишь-то чем. Чего это возле хвоста у нее? — Антон указал пальцем на рваную рану у хвостового пера извивающейся рыбины.
— Гвоздь-, должно, в днище, — не глядя на стерлядь, ответил Пашаня.
— Понятно; всё, брат, понятно, — опуская рыбу обратно в садок и вытирая руки, ухмыльнулся Антон. — По правилу-то за эти бы «гвозди» указать тебе адресок в места не столь отдаленные. Ладно, замнем. Значит, завтра заеду.
Пока ожидали уху, солнце выкатилось над лесом. По реке, вверх по течению, прошлепал прокопченный, черный как жук, буксир с двумя плоскодонными баржами. Лениво вспарывая волну, баржи прошли возле самого берега. Трюмы их были открыты.
— Эти за хлебушком, не иначе — к нам, — вздохнул Антон и задержал ложку, в воздухе. — Вот так-то и кормим всю Волгу. А ты тут как проклятый… Лучку, лучку бы сюда репчатого. Перчику красного. А?.. Так
Председатели колхозов ждали Скуратова до обеда. Не дождались. Первым поднялся Хурмат, плюнул у двери, выругался по-своему. Через час еще двое ушли. Андрон мял в руках шапку, — ему нельзя было уходить, а там у Нефеда молотят, во второй бригаде на гречу должны бы выйти, на Длинном паю озимь сеять. И только Илья Ильич почитывал себе газетку, потом предложил Вадиму Петровичу сыграть в поддавки. Тот отмахнулся. А Антон Скуратов бушевал в это время в бригаде Нефеда Артамонова:
— Кто разрешил? Что-о?! Молчать! Мало вас тут пораскулачивали, мало пересажали. Вот когда она отрыгнулась, крутиковская закваска! Всё вижу, всё понимаю! Не выйдет!
Это и было «внушение» по-скуратовски. Нефед ничего не отвечал. Слушал, переминаясь с ноги на ногу, стоя возле, запыленного «козлика», смотрел из-под выгоревших рыжеватых бровей на Антона не то с сожалением, не то с плохо скрытой издевкой. Потом выразительно высморкался и, повернувшись, направился к молотилке. Парнишка-погонщик прищелкнул ременным кнутом, лошади тронулись по кругу, вытянув шеи и покачивая в такт шагам костистыми головами, а Нефед, так и не обмолвившись словом, уже подавал снопы в барабан машины.
Оресту Ордынскому всё это показалось верхом мужицкой наглости. Он хотел сказать об этом Антону, но вовремя остановился: в прямоугольном зеркальце, укрепленном у лобового стекла автомобиля, ему было видно лицо шофёра. Парень ухмылялся.
Проезжая через деревню, Антон велел остановиться возле колхозного сада. За тыном, пригибая к земле раскидистые ветви яблонь, рдели крупные яблоки. Шафран, анис, полосатая рассыпчатая китайка, гроздьями свешивались налитые медовки. Скуратов выразительно крякнул.
Шофёр остановился, откинул спинку заднего сиденья, в руках у него оказалась вместительная корзина. Побежал вдоль тына к воротам сада, но вскоре вернулся с пустой корзиной и в сопровождении высокого старика в парусиновой шляпе.
— Я есть, э-э-э, работник, э-э-э, этот плантация, — представился дед, приподнимая старенькую шляпу. — Если уважаемый товарищи, э-э-э, хочет покушать — пошалуста. Корзина нельзя.
— Я — Скуратов, — нехотя выдавил Антон. Но ожидаемого впечатления на странного старика это не произвело.
— Если покушать — пошалуста, — повторил он и еще раз приподнял шляпу. — Корзина никому нельзя. Нет.
«Уму непостижимо!» — недоуменно пожимал плечами Орест, когда машина огибала озеро. Антон клокотал. Шофёр язвительно улыбался.
Вот и Большая Гора. Возле деревянного домика конторы МТС — коновязь. Несколько неоседланных вислобрюхих лошадок машут хвостами, отпугивая слепней. Никто не выбежал на крыльцо. Лопоухий щенок тявкнул было испуганно и тут же пригнул к земле глупую морду, перевернулся на спину, бесстыдно выставив голое пузо. В сторонке путано и торопливо пробормотал что-то индюк. Надменно закинув утяжеленную красными пузырями голову, важная птица не торопясь проследовала через дорогу.