Под игом
Шрифт:
— Что за письмо?
— Подписано Соколовым, адресовано в Панагюриште; судя по всему, он пишет таким же бандитам, как он сам.
— Так! О каких же мерзостях он пишет? Должно быть, все об огне, пожаре, поджоге и тому подобном?
— Вовсе нет — о самых невинных вещах; но я клянусь, что под ними подразумевается что-то другое, — ответил Стефчов, развертывая письмо. — Впрочем, Заманов все поймет и растолкует — он, как ищейка, издалека чует бунтовщиков.
Лалка побледнела. Выскользнув из комнаты, она спустилась в нижний этаж, к матери.
— Что с тобой, Лалка? — спросила ее мать.
— Ничего, мама, — ответила
Мать, занятая стряпней, перестала обращать внимание на дочь. Она сама была очень взволнована и, с силой мешая ложкой в сковородке, кляла своих сыновей.
— Чтоб их разорвало! Чтоб им всем пусто было! Уморят отца раньше времени! Только-только поднялся с постели, а теперь, того и гляди, опять сляжет… Чтоб оно провалилось, это их восстание! И с чего они все свихнулись и взбесились! Гина, сумасшедшая дура, безмозглый Генко и те собираются негодяев сухарями кормить!.. Чтоб они в глотке у них застряли!
Вошла Гинка, и Юрданица обрушила свой гнев на старшую дочь.
— Зачем так сердиться, мама? Тебе надо радоваться… Чорбаджийки должны показывать пример…
— Гинка, замолчи! — прикрикнула на нее мать. — Я тебя и слушать не хочу, ты сумасшедшая!
— Я не сумасшедшая, а настоящая болгарка, патриотка! — возразила Гинка с жаром.
— Патриотка! Не потому ли ты каждый божий день колотишь своего супруга?
— Я его колочу потому, что он мой муж; это совсем другая политика; это — внутренняя политика.
— Ах ты, безумная! И ты вообразила, что больше любишь Болгарию, чем твой родной отец? Да узнай он только, что ты берешь у Соколова и читаешь газеты, он с тебя шкуру спустит, не поглядит, что тебе уже сорок стукнуло.
— Мама, ты врешь, как цыганка! Мне с рождества пошел тридцать второй год. Я лучше тебя знаю, сколько мне лет!
Этот диалог был прерван служанкой.
— Тетя Дона, иди, дяде ІОрдану плохо, — проговорила она испуганно.
— Этого только не хватало! О боже мой, господи! — взвизгнула Юрданица и, позабыв сковородку на огне, побежала к мужу.
Поднимаясь по лестнице, она услышала истошные крики — у Юрдана начались колики. Жена нашла его в комнате на втором этаже; старик катался по полу, корчась от нестерпимой рези в кишечнике. «Лицо его, обезображенное болью, посинело; громкие, отчаянные вопли, слышные даже на улице, вырывались из его груди, приводя в ужас всех окружающих.
Немедленно послали работника за лекарем Янелией, но посланный вернулся один — лекарь уехал в К. Пришлось прибегнуть к домашним средствам. Но ни компрессы, ни растирания, ни лекарства не помогали больному. Он то корчился, свертываясь клубком, то перекатывался с места на место.
Юрданица не знала, что делать.
— Может, позвать доктора Соколова? — предложила она мужу.
Стефчов пробормотал что-то неодобрительное.
— В позапрошлом году я его раз звала, и он мне помог, — сказала Юрданица и, обратившись к мужу, снова спросила: — Юрдан, позвать доктора?
Юрдан отрицательно помахал пальцем и снова застонал.
— Слышишь? Давай пошлем за доктором Соколовым! — убеждала его Юрданица.
— Не хочу… — простонал старик.
— Ты не хочешь, а я тебя не послушаю! — проговорила Юрданица решительным тоном. — Чоно! — обратилась она к работнику. — Ступай позови доктора Соколова! Быстро!
Чоно направился к двери, но, едва
— Не смейте его звать!.. Не хочу я видеть этого негодяя, этого разбойника…
Юрданица смотрела на него в отчаянии.
— Ты что ж, умереть хочешь? — крикнула она.
— Ну и пусть умру!.. Убирайтесь вон, проклятые!.. — заревел старик.
Часа два спустя кризис стал понемногу проходить. Стефчов, увидев, что тестю полегчало, быстро оделся, чтобы отправиться в конак.
Лил дождь.
Спускаясь по лестнице, Стефчов встретил низенького человечка.
— Ну что? — спросил Стефчов. — Высмотрел?
— Там они, у Бейзаде.
— Опять в саду?
— Нет, идет дождь, собрались в подвале. Я их выследил… Я ведь тоже не дурак.
Это был Рачко, бывший содержатель Карнарского постоялого двора. Теперь он работал за поденную плату у Юрдана и заодно помогал его зятю в слежке.
— Принеси мне зонтик.
Минуту спустя Стефчов был уже на улице.
Лалка, стоявшая за дверью, слышала этот разговор. Она посмотрела вслед мужу каким-то странным, испуганным и удивленным взглядом. Потом быстро поднялась по лестнице и скользнула в одну из комнат.
V. Предательство
Когда Стефчов пришел в конак, у бея сидел только один человек — Заманов.
Они играли в таблу. [84]
84
Табла — игра в кости на особой доске.
Христаки Заманов был официальным осведомителем турецких властей и за свою работу получал вознаграждение от конака в Пловдиве. Ему было сорок пять лет, по выглядел он старше. Большое сухощавое смуглое лицо его с черными бегающими, но тусклыми глазами было покрыто преждевременными морщинами, и выражение у него было неприятное, даже какое-то зловещее. Коротко подстриженные усы его сильно поседели; волосы, тоже седые, сальные и нечесаные, на затылке выбивались из-под грязного феса; надо лбом виднелись залысины. Заманов носил потрепанный фиолетовый кафтан из грубой домотканой шерсти с черным суконным воротником, сильно лоснившимся. Высокий и стройный, он обычно ходил, опустив голову и словно клонясь под тяжестью общего презрения. На всем облике этого человека лежал отпечаток бедности и цинизма. Постоянным его местожительством был Пловдив, но он часто объезжал окрестные городки. Родившись в Бяла-Черкве, он знал всех в этом городе, но и его здесь знали все. Его приезд сюда в такое время взволновал тех, у кого были причины волноваться. Было ясно, что приезд этот связан с какой-то миссией, не сулящей ничего доброго. Присутствие Заманова неизменно внушало людям страх и отвращение, и он это чувствовал, но не смущался. Бесстыдно и самоуверенно встречал он презрительные взгляды, как бы говоря: «Чему вы удивляетесь? Профессия как профессия! Надо же и мне существовать». Он уже успел повидаться с несколькими видными горожанами и попросить у них денег в долг. Само собой разумеется, никто не посмел отказать столь щепетильному должнику и любезному согражданину. Заманов несомненно знал, какие события назревают в Бяла -Черкве, и с язвительной усмешкой спрашивал каждого встречного юношу: