Под кожей
Шрифт:
— Не-а! — заверил ее Дэйв, радостно щелкая клавишами магнитофончика под терпеливо сносимые Иссерли, все продолжавшиеся гудки. — Просто надо погонять ленту несколько раз туда-сюда. Этот фокус чудеса творит, вот увидите. Народ выкидывает кассеты, думает, что они сдохли. А зря.
Дэйв провозился с плеером еще пару минут, затем включил его снова. На сей раз песня звучала в динамиках ясно и четко, как по телевизору. Звонкий мужской голос пел о том, как его обладатель всю ночь вел грузовик, чтобы убраться на сотни миль от города под названием Страдание. Тон у него был жизнерадостно-меланхоличный.
Иссерли,
— Должен вам сказать, Луиза, — помолчав, сообщил он, — довольно занятно, что вы слушаете кантри.
— Занятно?
— Ну… необычно — для женщины. По крайности, такой молодой. Я еще не встречал женщину, у которой нашлась бы в машине кассета кантри.
— А какую музыку вы ожидали услышать? — поинтересовалась Иссерли. (На некоторых заправках, тех, что побольше, продавались кассеты — может быть, там ей удастся купить правильные.)
— Да чего-нибудь танцевальное, — он пожал, ритмично боксируя с воздухом, плечами. — «Итернал». «Дабстар». «Эм Пипл». А может, Бьорк, «Палп», «Портисхед».
Последние три имени могли, на слух Иссерли, принадлежать маркам корма для животных.
— Наверное, у меня странные вкусы, — согласилась она. — Так вы думаете, Джон Мартин мне понравится? На что похожа его музыка? Вы могли бы ее описать?
От этого вопроса лицо стопщика озарилось умиротворением, и в то же время на нем возникло выражение напряженной сосредоточенности — будто вся его жизнь была дорогой к этой минуте, и он знал, что встретит ее во всеоружии.
— Джон много чего с эхоплексом выделывает — это такая ножная педаль, знаете? Гитара у него акустическая, но звучит как электро — слушаешь, аж крышу сносит.
— М-м-м, — отозвалась Иссерли.
— Вот наигрывает он на акустической, наигрывает, тихонько так, и вдруг БААНГ! ВАККА-ВАККА-ВАККА-ВАККА, и все, у тебя башка кругом пошла.
— М-м-м, — повторила Иссерли. — Звучит… впечатляюще.
— А уж поет! Поет этот мужик, как никто на земле не умеет! Типа… — и Дэйв снова запел, и мелизматические конвульсии проглатываемых и рычащих слогов сообщили ему сходство с пугающе пьяным водселем. Иссерли уже не один год назад сказала себе, что чрезмерно хмельных стопщиков подсаживать не следует, потому что любой из них может заснуть до того, как она примет продуманное решение насчет икпатуа. Если бы Дэйв встретил ее вот таким удивительным представлением, она бы его точно не взяла. Впрочем, немного попев, он заверил ее: — Джон все это заранее обдумывает. Как в джазе, понимаете?
— М-м-м, — согласилась Иссерли. — Вы много раз его видели?
— Да шесть или семь, правда, за многие годы. Его ведь и бухаловка отродясь не брала. Теперь-то он уж в любой день перекинуться может. Что я тогда себе скажу? Эх, мог же ты поехать, посмотреть на Джона Мартина, а теперь он помер! И что мне делать останется, а? В телик пялиться?
— Этим вы, главным образом, и занимаетесь, Дэйв?
— Верно, голубка. Чертовски верно, — с готовностью признал он.
— И днем тоже?
— Не, голубка, — усмехнулся Дэйв. — Днем я работаю.
Иссерли проглотила это молча, но с разочарованием.
— Стало быть, — упрямо продолжала она, надеясь услышать, что он хотя бы работает через пень колода и часто опаздывает, — вы сегодня отгул взяли, чтобы попасть на концерт?
Дэйв взглянул на Иссерли не без некоторого сочувствия и мягко уведомил ее:
— Нынче у нас суббота, голубка.
Она поморщилась:
— Ну конечно, конечно.
И в этой ее ошибке виноват был, разумеется, Амлис Весс. Совершенное им идиотское вредительство привело только к тому, что она на весь день лишилась способности ясно думать.
— Вы как, Луиза, в порядке? — спросил сидевший с ней рядом водсель. — Может, вы сегодня не с той стороны кровати на пол упали?
Она кивнула и со вздохом ответила:
— Слишком много работаю.
— Я так и понял, — сочувственно кивнул он. — Ну ничего, не тужите: у вас целый уик-энд впереди!
Иссерли улыбнулась. Никакой уик-энд ей не потребуется — и ему тоже. На работе Дэйва никто до понедельника не хватится, а если он не появится и в понедельник, его товарищи решат, что он застрял где-то по дороге из Глазго. Значит, она все же может взять его. Он ей подходит.
— А где вы остановитесь в Глазго? — спросила она и палец ее повис над тумблером икпатуа в предчувствии обычной болтовни о дружках и отелях.
— У мамы, — тут же ответил он.
— У вашей?
— У моей, — подтвердил Дэйв. — Она у меня молодец. Тоже по музыке с ума сходит, понимаете? Кабы не нынешняя холодрыга, она со мной и на Джона Мартина пошла бы.
— Как мило, — сказала Иссерли, убирая пальцы от тумблера и стискивая ими бугристый обод руля.
Остаток пути они проделали почти без слов. Кассета доиграла музыку кантри до конца, Дэйв перевернул ее, желая выжать из записи все, что та могла предложить. Жизнерадостно скорбный исполнитель все пел и пел йодлем о сладких воспоминаниях, длинных трассах и упущенных возможностях.
— Знаете, я, пожалуй, переросла эту музыку, — наконец, сказала Иссерли Дэйву. — Несколько лет назад она мне нравилась, но сейчас я с удовольствием перешла бы на что-нибудь другое. Может быть, на Джона Мартина.
— Блеск! — поддержал ее Дэйв.
В Питлохри она ссадила его на обочину и уехала, не помигав на прощание задними огнями.
Когда пять минут спустя она миновала Дэйва, двигаясь по другой стороне дороги, он так и стоял на том же месте, держа перед собой картонку со словом ГЛАЗГО. Если он заметил Иссерли (в чем она почти не сомневалась), то, наверное, удивился, какая беда заставила ее повернуть назад.
К двум часам дня сланцево-серые тучи заманили солнце в самую свою глубину: скоро снова повалит снег. Если совсем уж скоро, темнота не станет пережидать еще полтора часа, но падет почти сразу, и тогда на дороге останутся голосовать только повредившиеся умом или отчаявшиеся стопщики. Иссерли сомневалась, что ей хватит сегодня сил на возню с повредившимся и что удача улыбнется ей, послав отчаявшегося. При том как складывалась нынче ее работа, будет, пожалуй, разумным покончить с ней при падении первой же снежинки.