Под кровом Всевышнего
Шрифт:
— Перегородить дорогу, перегородить!
Молодой человек с удивлением смотрел на юродивую. Он спросил:
— Что это вы делаете вдруг и так спешно, матушка? Курам, что ли?
Но матушка исчезла за углом. Однако я все поняла: Господь сказал прозорливой старушке, и она, как сумела, перегородила мне пути куда бы то ни было. Значит, нет мне пути в монашество, решила я.
А в прозорливости юродивой Алипии я не сомневалась. Она всегда Духом узнавала о приходе к ней советских властей, которые искали её. Но она убегала в чащу леса и там скрывалась. Так и не могли её взять, хоть
Вернулась я к старичку своему и уже знала, что надо нам с ним доживать вместе век. Иной раз сидели мы с ним рядышком на диване его и говорили:
— Какое счастье нам быть вместе! Кажется, что ничего на свете лучше этого счастья не надо...
Да, хорошо тем, среди которых любовь, то есть Бог. Это мы порою чувствовали и вверяли Ему свои годы. Батюшка мой всегда был пессимист: он не ждал в этой жизни ничего хорошего, видно, помнил тяжёлое детство, когда пережил ужасные гонения на Церковь. Он помнил, как отняли у отца семьи лошадь, корову, отрезали землю; помнил голод, аресты, обыски, конфискацию имущества, слезы матери... Даже когда началась «перестройка», батюшка мой неодобрительно качал головой:
— Ненадолго это... А я не унывала:
— Да, все у нас временно, но и в радости поживём! А батюшка!
— Я — нет, я скоро умру... А я ему:
— Может быть, я — скорее. Смотри, какие ты службы выстаиваешь: в духоте, в жаре, часов по пять на ногах, не евши. Да у меня и десятой доли сил твоих нет. Ничего, нам недолго быть в разлуке — на том свете опять свидимся.
Вот так мы и утешались, а конец понемногу приближался.
Инсульт
В первых числах августа стояла сильная жара, в квартире было душно. У батюшки был отпуск, но он не поехал отдыхать в Гребнево, а ежедневно следил за стройкой в ограде своего храма. Там все кругом перерыли, ибо наконец-таки вышло разрешение провести к храму сетевой газ и канализацию, без чего в прошлые годы было очень трудно.
Помощница батюшки, бывшая старостой храма около тридцати лет, внезапно скончалась. Она пришла утром в храм, села за свои дела и сказала:
— Вот и вся наша жизнь.
С этими словами её праведная душа отошла ко Господу. Царство Небесное рабе Божией Вере! А заменивший её человек был хоть и очень деловой, честный и приятный, но ещё неопытный в делах. Батюшка мой не оставлял его ни на день даже в свой отпуск.
В полдень отец Владимир вернулся домой, прошёл к себе. Я его спросила:
— Обедать будешь или сыт?
В ответ я услышала странные слова, скорее звуки. Я вошла в комнату батюшки и повторила вопрос. И опять прозвучало что-то несвязное.
— На каком ты языке говоришь? — спросила я. Батюшка махнул рукой, не отвечая мне, и лёг лицом к стене. Решив, что он заснул, я позвонила в его храм. К телефону подошёл священник.
— Батюшка, вы сегодня ничего странного не заметили в поведении отца Владимира? — спросила я.
— Заметили, — был ответ. — Вам надо вызвать врача.
Так как у батюшки не было больничной карты в районной амбулатории (он не любил лечиться), то я позвонила сыну — отцу Федору. Он вскоре приехал с хорошим
Его положили в больницу, где он пролежал четыре месяца. Он лежал в палате один, чем был очень доволен. Мы навещали его. Он был всегда рад нас видеть, но быстро уставал от наших речей, ему требовался покой.
Только в декабре батюшка вернулся домой. Внешне он очень изменился, сильно похудел, отёчность ног совсем исчезла. Он мог уже говорить по два-три коротких слова, с ним можно было уже общаться. Но ни читать, ни считать мой муж больше не мог. Характер его также изменился, стал нервным, легко возбудимым. Со мной и посещавшими нас батюшка был до конца ласков и приветлив, но держать себя таким было ему нелегко. Он делал мне знаки рукой, показывая, что надо закрыть к нему дверь, не допускать посетителей. Только детям своим он радовался, обнимал, целовал их, и слезы часто катились из его глаз.
По указанию врача-логопеда батюшка начал учиться читать молитвы, знакомые ему с детства. И удивительно: слова литургии и возгласы священника, которые не требовали напряжения ума, так как все это он всегда знал наизусть — эти славянские выражения батюшка мой вскоре начал произносить громко, без труда.
В январе в Москву привезли для поклонения мощи святого преподобного Серафима Саровского. Все члены наших семейств вместе с малютками-внучатами прикладывались к святым мощам и молились. И вот как будто чудо произошло: отец Владимир к Крещению вернулся в свой храм и продолжил там свою сорокалетнюю службу. Правда, теперь служил он не один, а всегда с кем-нибудь. Батюшке моему нашли Служебник с крупным славянским шрифтом, в который он смотрел, чтобы не сбиться. И так дело пошло все лучше и лучше, здоровье вернулось к нему на целых три года. Сбылись слова отца Митрофана, сказанные мне в 47-м году:
— Батюшка твой, как свечка, погорит перед престолом Господним, а потом... Не бойся, это ещё не все, не конец, он вернётся к служению.
Все годы супружества я гадала в уме своём, что может случиться с мужем моим: или его арестуют, или в аварии покалечится? А ведь было однажды, что батюшка мой поскользнулся в декабре на мосту и упал, сломав себе руку. Два месяца он очень страдал, лежал грустный, тихий, терпел боль. Но кость срослась, гипс сняли, старичок мой повеселел.
— Вот и сбылись слова отца Митрофана, — говорил он мне.
Однако впереди его ждали опять болезни. Но и они миновали, и батюшка мой как будто воскресал духом на церковных службах. Он был на них так радостен, так вдохновен, даже акафисты пробовал читать по три песни. Но вскоре уставал. А уж как радовались прихожане возвращению его к службам!
— Он Небо на землю нам сводит, — говорили они.
Мои проповеди
В последние три года своего служения мой отец Владимир проводил почти все дни при храме. Так как он уже боялся ездить на городском транспорте, то отец Федор присылал за ним машину, о подаче которой мы договаривались по телефону. Дня два-три пробудет мой батюшка дома, потом опять уедет в храм.