Под крылом ангела-хранителя. Покаяние
Шрифт:
— Не надо искать, я здесь! С конечной остановки в медвытрезвитель заедем… Сдадим этих гопников, — громко кричу водителю. — А вы, девушка, заявление напишите о том, что сумку они хотели у вас отнять.
Всё! Момент неожиданности, шокирующий противника, упущен. Не желая быть задержанными, они остервенело набросились на меня. Их кулаки замелькали у меня перед глазами, но я занял удобную позицию у стенки между сиденьями.
— Помогите! Люди! Сотрудника милиции бьют! — закричала кондукторша, но её вопли стали «гласом вопиющего в пустыне». Вдруг автобус резко затормозил, хулиганы отшатнулись, хватаясь за спинки сидений. На секунду–другую их руки оказались заняты, а лица открытыми. Несколько хлёстких ударов «в торец» и оба мерзавца сбиты на заднее сиденье. Не даю опомниться,
Автобус остановился. Задние двери открылись.
— Что, обязательно надо так молотить кулаками? Работник милиции, а позволяете себе избивать! — выходя из автобуса, укоризненно произнёс бравый морпех. — Безнравственно это!
— Пшёл вон, пехота, пока сам по сопатке не получил! — со злом, ещё не отдышавшись как следует, разгорячённый битвой, ответил я. — Безнравственно стоять и наблюдать, как на твоих глазах грабят кондуктора! Топай, топай! Моряк сухопутный!
— Не буду писать заявление… Не хочу связываться с ними, по судам таскаться — утёрла слёзы кондукторша.
— Мне тоже крутиться с автобусом, ехать к вытрезвителю нафик надо, — высунулся из кабины водитель.
А мне тем более возиться с этими уродами желания нет. Меня Нина ждёт.
— Чего расселись?! Пошли вон вслед за чистоплюем в погонах! — вытолкнул я из автобуса хлюпающих носами хулиганов. Посмотрел на свои руки: ссадины на казанках кровоточат. Опять содрал кожу о чужие зубы.
…Ехал в командировку в Хабаровск. Следователь Татьяна Мельник поручила допросить находящегося там в тюрьме осужденного, проходящего по другому, недавно раскрытому преступлению. В последнем купе, рядом с тамбуром, вместе со мной женщина и молоденькая девушка. Я читал журнал. Попутчицы о чём–то тихо разговаривали. Неожиданно в дверном проёме нарисовался высокий, плечистый парняга в свитере. Настоящий супермен. Бесцеремонно облокотился на верхние полки, начал приставать к девушке. Дочь испуганно прижалась к матери. Парняга вызывающе–надменно, уверенный в своей неотразимости, предлагал познакомиться.
— Оставьте мою дочь в покое… Прошу вас…
Супермен даже ухом не повёл, продолжая домогаться.
Оставаться безучастным к испуганной девушке и её матери, сидящей в страхе за дочь, я уже не мог. Вежливо так говорю пижону:
— Не приставайте к девчонке… Видите, она не желает с вами знакомиться… И мамаша волнуется… Освободите, пожалуйста, наше купе…
Он глянул на меня насмешливо, как на нечто мелкое и незначительное, недостойное внимания такого большого и сильного человека.
— Это кто там голос подаёт? Ты, букашка–таракашка? Тебя не спрашивают, не лезь, куда тебя не просят. И впредь, козявка, не в свои сани не садись… Пойдём, чувиха, ко мне в купе! Хватит за мамкин подол держаться…
Это уже слишком… Явный перебор! Наверно, никто не учил детинушку уму–разуму. По морде никогда не получал. За «базаром» не следит… А за него надо отвечать. В старые добрые времена за такие слова на дуэль вызывали. Но сейчас нет дуэлей, и вся надежда лишь на верный кулак. Поэтому я с деланно–равнодушным видом уткнулся в журнал. Злость — плохой помощник в схватке — закипела во мне, буквы заплясали перед глазами. Спокойно! Без эмоций! Можно козырнуть служебным удостоверением, но тогда верх одержат красные «корочки», а я так и останусь для него «букашкой–таракашкой–козявкой». Пусть расслабится, пусть думает, что я для него не существую. Минуты две–три сижу, закрывшись журналом, успокаиваю нервы. Медленно встаю, даю понять, что хочу выйти. Верзила не против. Снисходительно убирает левый локоть с верхней полки. В то же мгновение наношу свои коронные удары: снизу в челюсть, коленом в пах и головой в лицо. Супермен согнулся, заревел быком, распрямился, но удар в переносицу опрокинул его. Он взмахнул руками и грохнулся на
— Не бойся великанов, — учил меня на занятиях по самбо начальник угро Данилин. — Чем здоровее шкаф, тем громче падает. Исход схватки с преступником решают не рост и сила, а быстрота и натиск.
Я выволок громилу в тамбур, двинул несколько раз по самодовольной харе и напослед, схватив за волосы, шваркнул башкой о своё колено. Он скис, опустился на корточки, не проявляя ни малейших попыток к сопротивлению, что–то мычал, прикрывая ладонями разбитое в кровь лицо.
— Хватит? Или добавить? — с трудом сдерживая себя, спросил я. Он замотал головой, поднимаясь с пола и размазывая кровь на пластиковых стенках тамбура.
— Иди в туалет, умойся и сделай так, чтобы я тебя больше не видел…
Пришла проводница, заохала:
— Весь тамбур уделал, свинота! Ночь не давал мне покоя… Всё выпрашивал… Ну, выпросил? Бери тряпку и замывай всё… А то пойдёшь пешком по шпалам!
…Прихожу в полночь в общежитие швейной фабрики. Проведать симпатичную татарку Зелю. Вахтёрша в слезах.
— Что случилось, тётя Дуся?
— Вон те двое пьяными заявились с гитарой… Кто такие, не знаю… Ещё одну бутылку водки здесь выжрали… Орут, девчонкам спать не дают… Плюют, в углу лужу наделали, туалет устроили, курят, матерятся, окурки бросают… Окно разбили… Хотела в милицию позвонить, так они, сволочи, провод у телефона оборвали…
— Понятно, тётя Дуся… Эй, граждане хулиганы, пьяницы, тунеядцы! Я работник милиции, оперуполномоченный уголовного розыска… Прошу зайти в комнату дежурной… Зачем? Задерживаю вас… Тётя Дуся! Позвоните из соседнего общежития в милицию. Эту ночку друзья проведут в медвытрезвителе, а утречком с ними участковый мило побеседует… За стекло, за телефон заплатить придётся…
По–хорошему сказал. Вошкотиться с ними никакого желания. Ласковая Зеля соскучилась, ждёт–не дождётся. Но не внемлют нарушители правопорядка требованию работника милиции. Болт забили на моё предложение зайти в «дежурку». Обязательно надо им «в рог» дать. Тогда поймут, что к чему. Загорланили под расстроенную гитару блатную песню:
Мама! Я мусора люблю! Ха–ха–а! За него и замуж я пойду! Ха–ха–а! Мусор мне права качает, но по морде получает, Вот за это я его люблю! Ха–ха–а!— Слышь, ты, мусор! А в пятак получить не хочешь? — подступил подзаборный музыкант, тыча в меня гитарой.
Нет, уж… Мусора простить не могу… И в пятак не хочу. Но если промедлю, получу обязательно. Выхватываю гитару и с размаху опускаю на коротко стриженую голову музыканта из подворотни. Где–то любовно делали этот замечательный инструмент, но совсем не для того, чтобы разбивать его о чью–то дурную башку. Гитара со звоном проламывается, надевается вместо шляпы. Тащу музыканта за гриф, словно упрямого быка за повод, заталкиваю в комнатушку вахтёрши. Его приятель не стал дожидаться оплеухи, сам, качаясь, вошёл. Примолкли, приуныли. Один репу чешет, обломки фанеры из–за ворота достаёт. Другой косится на гриф в моей руке. Куда подевались бравада и спесь? Можно ли было в той ситуации избежать потасовки? Можно, конечно. Я один. Пьяных хулиганов двое. Ночь. Телефон не работает. Помощи ждать неоткуда. Выход один: унижая своё достоинство, заискивая перед наглецами, уговорить их покинуть общежитие, не нарушать сон тружениц швейной фабрики. И они бы ушли с полной уверенностью в безнаказанность.
Я не оправдываюсь и не славлю свои «подвиги». Я рассказал об этих случаях, неправомерных с точки зрения адвокатов и уголовно–процессуального кодекса, лишь затем, чтобы показать незащищённость работника милиции при исполнении им служебного долга. Американскому полисмену нет необходимости пускать в ход кулаки, применять силу. За неподчинение полицейскому, за оказание сопротивления при задержании и, тем более, при нападении на него, там предусмотрены законом суровые наказания, вплоть до пожизненного заключения и казни на электрическом стуле. Никто не рыпается там на шерифа, следователя, детектива.