Под крылом ангела-хранителя. Покаяние
Шрифт:
А может не нужно ворошить прошлое? В противном случае придётся воссоздать и другие, далёкие от моря эпизоды, и дневниковые записи превратятся в нескончаемую «мыльную оперу» сродни «Санта — Барбаре».
Но из песни слова не выкинешь. Жизнь есть жизнь. Она кидала меня как судёнышко в шторм, в разные стороны. И кем я только не был в ней?! Оперуполномоченным уголовного розыска, учителем русского языка и литературы, корреспондентом газеты и егерем зверопромхоза, электриком на авиазаводе и машинистом электровоза, охранником на хлебокомбинате и офицером–воспитателем в казачьем кадетском корпусе.
Всего
Но — увы! Уже не успеть. Поезд ушёл! Каждому овощу — свой сезон! Нет уже ни сил, ни желания раскручивать совсем не морские сюжеты на драматические, трагические и комические темы.
Близится Салехард. Там заканчивает свой неудержимый бег полноводная Обь. Вливаясь в Обскую губу, растворяется в ней, становясь частью Карского моря, Северного Ледовитого океана и всего Мирового. Испаряясь, поднимается влажными облаками к небесам, выпадает дождями и снегом. Ручейки побегут с гор, соберутся в речки, сольются в реки. Круговорот воды в природе!
Так и моя жизнь–река оборвётся в тундровом Заполярье, но продолжится ручейками–внуками Максимом и Андреем. И всё повторится. С той лишь разницей, что побегут они своими путями, пробивая себе новые русла.
Так было всегда. Так есть. И так будет.
Моя река–жизнь делала много крутых поворотов, резких зигзагов. Неожиданным поворотным моментом стала работа… в уголовном розыске. Я снова безрассудно сунул голову в петлю, которая легко могла затянуться на моей шее.
В последних числах октября, когда китобоец «Вдохновенный» готовился покинуть родной Владивосток и отправиться в Антарктику, на судно явились два парня. Потёртые рукава пиджаков, линялые вьетнамские рубашки, которые сколько не наглаживай, всё равно выглядят мятыми, стоптанные туфли красноречиво говорили, что у молодых людей серьёзные финансовые затруднения.
— Геннадий! Тебя какие–то бичи спрашивают… Возле трапа на пирсе дожидаются, — окликнул меня вахтенный матрос.
Бич (beach) — по–английски — пляж, взморье, приставать к берегу. «Бичами» в портовых городах в прошлом называли моряков, отставших от судна по разным причинам, скитавшихся на берегу в ожидании своего судна из плавания или в поисках другого, более подходящего. Позже «бичами» стали презрительно прозывать безработных, грязных бродяг, неопрятных тунеядцев и пьяниц. Впрочем, как я уже говорил, людей этого сорта ещё называли «богодулами».
Пришедшими ко мне «бичами» оказались мои старые друзья Виктор Филиппченко и Юрий Успангалиев. Первый был моим старшиной команды в резервном экипаже подводников. Второй — приятель по университетскому общежитию. Оба — оперуполномоченные уголовного розыска Первореченского райотдела милиции города Владивостока. Как они разыскали меня — догадаться нетрудно, но не это важно. Главное, вспомнили обо мне, навестили. Мы обнялись, радуясь встрече. Я достал из рундука бутылку коньяка «Плиска», плитку шоколада, банки с красной икрой, лососем, крабами, шпротами, кальмарами. Всё это я хранил на всякий «пожарный» случай, и вот сгодилось.
— Да-а…, —
— Я этих деликатесов отродясь не видел…, — цокая языком, с завистью сказал Успангалиев. — Где достал?
— На плавбазе отоварили…
— На флоте, помню, у нас этого добра хватало…, — взрезая банку с лососем, сказал Филиппченко. Поинтересовался:
— Хорошо зарабатываете?
— Когда как… — пожал я плечами. — Месяц на месяц не приходится… Бывало и триста рублей… Бывало и по тысяче выходило…
— Вот это деньжищи, я понимаю… А у нас оклад опера сто тридцать рублей… Жена без сапог в зиму… Может, выручишь? Рублей двести взаймы…
— И мне бы рублей сто… На ботинки… Совсем ходить не в чем, — тыкая вилкой в банку со шпротами, не глядя на меня, произнёс Успангалиев. Трудно дались ему эти слова.
— Я по приходу из путины половину денег домой отправил… Остальные в кабаках просадил…
— Жаль, — огорчённо вздохнул Филиппченко. — И где перехватить пару сотен?
— Нам недавно премиальные выдали за экспорт продукции… Как раз триста рублей получил… Вот, возьмите… В море деньги мне всё равно не понадобятся.
— А ты уверен, что опять хочешь месяцами блевать? Не пора ли обосноваться на суше? — командно–наставительным тоном, каким разговаривал со мной на подлодке, спросил Филиппченко.
— На квартиру надо заработать…
— На деревянный бушлат там скорее заработаешь… — ответил Филиппченко, вкладывая взятые у меня купюры в своё служебное удостоверение.
— Что же вы предлагаете? Остаться на берегу? Где работать?
— В нашем угро, — принимая от меня мою последнюю «сотку», неожиданно предложил Успангалиев. — А квартиру получишь от райжилуправления… Бесплатно!
— Не по профилю как–то… Востоковед–японист… Сейчас на журналистике учусь заочно… Недавно окончил занятия в учебно–курсовом комбинате, в путину пойду уже третьим электромехаником… И вдруг — милиция!
— Ну, и что?! Поднатаскаешься, станешь классным опером… Я же знаю тебя по флоту. Парень ты хваткий… — сказал Филиппченко.
— Мы вятские — люди хватские! Семеро на возу — один подаёт, кричат: «Не заваливай!» — так, что ли? Ну, какой из меня опер? Да и кто меня возьмёт без специального образования?
— Диплом об окончании университета у тебя есть?! Этого достаточно для присвоения лейтенантского звания, — заверил Успангалиев.
— Офицерские серебряные погоны, пистолет, стрельба, схватки с грабителями, свет за шторами кабинета — романтика! При этом рыться в чужом белье за гроши…
— Приходится не только в грязном белье рыться, но и где похуже… Но ведь кому–то надо быть санитарами общества! Очищать его от мерзостей и пакостей. Охранять правопорядок и покой граждан от преступных посягательств, — убеждённо, с нотками правоты в голосе, сказал Филиппченко. Вот так же выступал он на комсомольских собраниях экипажа и потом первым нырял в трюм парохода на разгрузку угля. — Да, мы получаем грошовую зарплату, но работаем не за деньги, а по призванию… Знаешь, как во время войны… Шли добровольцами на фронт не за деньги, а Родину защищать…