Под крылом - океан
Шрифт:
Отступление от привычного хода собрания началось с самого начала, с выдвижения президиума. Постановили три человека и предложили троих, но какой-то лейтенант с чумазым носом встал и добавил четвертого:
— Подполковник Кукушкин! — И в голосе его звучало что-то вроде упрека: как же вы такого человека обходите?
Василий Иванович с невозмутимым видом сообщил:
— Поступило четыре кандидатуры! Какие будут предложения?
Он стоял за столом, застланным красным кумачом, и когда наклонял голову, перебирая бумаги, то у него просвечивался жиденький зачес слева направо; стоило бы
— Какие будут предложения?
Обычно в таких ситуациях, когда выдвигалась лишняя кандидатура, кто-нибудь предлагал не без задора:
— Вычислить последнего!
На этот раз «вычислить последнего» ни у кого не прорезался голос.
— Предлагаю оставить президиум в составе четырех человек! Кто «за» — прошу голосовать! — не стал делать Василий Иванович из этого проблемы. Так и проголосовали.
— Начнем, товарищи! Разрешите мне сделать информацию по существу вопроса.
Трудно было определить, какую сторону занимает Василий Иванович в этом деле. Он казался сейчас совершенно беспристрастным, полностью предоставляя право свободного выбора. Что было записано в расследовании, то он и зачитывал: ни больше ни меньше, и никаких эмоций.
Кто-то попросил его огласить служебно-политическую характеристику. И он стал читать ее все так же ровным тоном, но где-то после общих сведений в голосе его как будто прибавилось твердости:
— «За всю службу капитан Чечевикин показывал образец добросовестного исполнения долга. Отличается высоким чувством собственного достоинства. Непримирим к проявлению деляческого карьеризма. Категоричен в оценках и суждениях. Военную и государственную тайну хранить умеет. Делу Коммунистической партии предан. — Для вящей убедительности Василий Иванович обратил лицевую часть листа к сидящим, а наизусть заключил: — Командир отряда майор Полынцев. Подпись!» — как будто и в самых дальних углах должны были удостовериться в действительности подписи командира отряда.
Конечно, и самый длинношеий должен был заподозрить в деле Чечевикина что-то неладное: командир отряда как на орден представляет под занавес службы, а мы должны разбирать?
— Партийное бюро внимательно рассмотрело дело Чечевикина и, всесторонне изучив его служебную, а также общественную деятельность, постановило, — дальше Василий Иванович стал читать из другого листка. — «За нарушение установленного порядка сдачи зачетов объявить выговор без занесения в учетную карточку». Какие будут вопросы по ведению дела?
Вопросов не нашлось.
— Предложения? — В хорошем темпе гнал Пилипенко по отработанному годами сценарию. При этом Виктор Дмитриевич взглянул на него если не осуждающе, то как бы присматриваясь.
Предложение было обычным.
— Заслушать Чечевикина!
— Пожалуйста, Юрий Александрович!
Вот это был самый трогательный момент: на пятом десятке жизни старый капитан, седой уже как лунь, и встал, считай, перед своими детьми! Каждый смотрел и думал: если Чечевикин здесь, то
Много штурман отряда не говорил. Да, виноват, правильно все в расследовании, вместо того чтобы сдать Атаманову, поторопился с Шишкалиным.
Стыдно было Полынцеву: почему весь авторитет его штурмана, заработанный не одним десятком лет, должен был идти не в честь и в славу, а для того, чтобы благополучно отбиться от воинствующего эгоизма. Да этот же Кукушкин, если у него есть хоть самая малость беспокойства о деле, об общих заботах, должен бы сам первый за Чечевикина встать хоть перед кем грудью. Нет, никакого понятия! Ты меня не уважил, и я вот тебя сейчас выставил на позор! Грустно, что добро всегда так беспомощно в своей защите. Обязательно нуждается оно в посторонней помощи.
— Вопросы к коммунисту Чечевикину будут?
Какие вопросы, кому еще захочется что-то там спрашивать. Да и Василий Иванович особо не добивался:
— Вопросов нет! Садитесь, Юрий Александрович!
Чечевикин, тяжело ступая, прошел к столу, сел рядом с Полынцевым.
— Кто желает выступить? — не давал прохлаждаться Василий Иванович.
В таких случаях всегда находятся два-три человека, желающих поговорить с трибуны. Зафиксировать свои выступления — и домой, чтобы не тянуть зря время. Чего сидеть, если завтра рано вставать. В таких штатных ораторах пребывал всегда Мамаев, но на этот раз он почему-то отмалчивался. Не беда, обошлись без него. И уже, кажется, общее мнение выработано, осталось утвердить решение бюро — и никаких разговоров.
— Какие будут предложения? — Вот и Василий Иванович повел собрание на закругление. На такой вопрос может быть только один ответ: «Приступить к голосованию!» И без сюрпризов ждать единогласного решения.
Но этого Виктор Дмитриевич принять не мог. Зачем же он сюда пришел тогда?
— Подожди, Пилипенко! Дай и мне слово вставить, — поднял он в последний момент руку из президиума. — Не собрание, а формальность ты гонишь! — сказал ему с добродушным упреком.
— Слово предоставляется коммунисту Кукушкину! — объявил Василий Иванович с хорошей дикцией.
Кукушкин за трибуну не пошел. Он ступил шаг вперед от стола президиума и вот так стал перед собранием, равный среди равных, весь на виду.
— Товарищи, кто говорит, что Чечевикин плохой штурман или человек нехороший? — начал он усталым голосом, проникновенно, как свой в доску мужик. — Да кто бы здесь имел моральное право сказать о нем что плохое? Да я бы сам одернул такого болтуна. Сколько мы с Юрой за совместную службу соли съели, что у этого слона, как его, забыл, заведующего летной столовой…
— Чернодед, — подсказали ему, хихикая.
— … Во-во, Чернодед или Белоконь, я все путаю, так у этого слона ноги бы подломились.
Все смеются, а Виктор Дмитриевич нет. Надо было видеть его большое, несколько оплывшее, без подбородка лицо: он страдал, он самым искренним образом переживал, что давнего его сослуживца постигло такое горе. Даже в глазах Виктора Дмитриевича погасла всякая жизнь.
— Правильно все написал Борис Андреевич: не написал, а правдиво отразил всю службу своего штурмана.