Под куполом
Шрифт:
— Я собирался выкурить ее на улице, у склада.
— Не самая лучшая идея, — покачал головой Расти. — Там хранятся запасы пропана.
— С этим я к тебе и пришел. Большинства контейнеров нет.
— Бред какой-то. Они же огромные. Не могу вспомнить, сколько пропана в каждом, наверное, галлонов восемьсот.
— И что ты хочешь этим сказать? Я забыл заглянуть за дверь?
Расти принялся растирать виски:
— Если у них — кем бы они ни были — уйдет больше трех или четырех дней на снятие этого силового поля, нам потребуется много сжиженного газа.
— Скажи мне что-нибудь такое, чего я не знаю. По описи, что висит на двери, на складе должно быть семь контейнеров, а их только два. — Он сунул сигарету в карман белого
— Зачем это кому-то делать?
— Не знаю, о Великий. В любом случае в другом складе лежит все самое необходимое для больницы: всякое садовое дерьмо. Все инструменты, внесенные в опись на месте, за исключением гребучего опрыскивателя.
Опрыскиватель Расти не волновал, в отличие от пропана.
— Ладно, если припрет, добудем что-нибудь из городских запасов.
— Тогда тебе придется сцепиться с Ренни.
— «Кэтрин Рассел» — единственное место, куда он может обратиться, если у него прихватит сердце. Поэтому сомневаюсь, что Ренни решится на конфликт со мной. Слушай, смогу я вырваться на часок во второй половине дня?
— Это решать Волшебнику. Он сейчас главный.
— Где он?
— Спит в комнате отдыха. Храпит безумно. Хочешь его разбудить?
— Нет, пусть спит. И я больше не собираюсь звать его Волшебником. С учетом того, как Хаскел работал после появления этой хрени, думаю, он такого имени не заслуживает.
— Как скажешь, сэнсэй. Ты вышел на новый уровень просветления.
— Отвали, кузнечик, — фыркнул Расти.
10
Теперь посмотрите сюда; посмотрите очень внимательно.
Два сорок пополудни еще одного великолепного осеннего дня в Честерс-Милле. Если бы прессу не держали в отдалении, репортеры попали бы на фотографические небеса. И не только потому, что пламенеют деревья. Большинство жителей оказавшегося в заточении города собрались на пастбище Олдена Динсмора. Олден заключил с Ромми Берпи сделку по аренде куска площади: шестьсот долларов. Оба счастливы: фермер — потому, что сумел раскрутить бизнесмена на приличную сумму, ведь изначально тот предлагал двести долларов; Берпи — потому, что, если б его прижали, согласился бы отдать и тысячу.
С протестующих и восславляющих Иисуса Олден не собрал ни цента. Но это не означало, что они не принесли дохода; фермер Динсмор родился ночью, но отнюдь не предыдущей. Узнав о грядущих событиях, он превратил в автостоянку большой участок пастбища к северу от того места, куда днем раньше упали обломки самолета Чака Томпсона, и расставил на стратегически важных позициях жену (Шелли), старшего сына (Олли; вы помните Олли) и наемного рабочего (Мануэля Ортегу, не янки и не обладателя зеленой карты, но умеющего произнести «ага» не хуже других). Олден брал с каждого автомобиля по пять долларов, целое состояние для владельца мелкой молочной фермы, которому последние два года удавалось лишь каким-то чудом выцарапывать ее из загребущих рук Кейхоул-банка. Некоторые ворчали из-за высокой цены, но немногие — ведь за парковку на Фрайбургской ярмарке приходилось платить больше, да и выбора у них не было, если не хочешь оставить автомобиль на одной из обочин, уже заставленных машинами, а потом полмили идти до центра событий.
И какое странное и многообразное предлагалось зрелище! Цирк на три арены, и во всех звездных ролях — обыкновенные жители Милла.
Когда Барби прибывает с Роуз и Энсом Уилером (ресторан вновь закрылся, откроется на ужин — только холодные сандвичи, ничего поджаренного на гриле), они смотрят на действо разинув рты. Джулия Шамуэй и Пит Фримен фотографируют. Джулия отрывается от своего занятия, чтобы подарить Барби обаятельную, но сдержанную улыбку.
— То еще шоу, что скажешь?
Барби широко улыбается:
— Да уж.
На первой арене этого цирка выступают горожане, откликнувшиеся на постеры,
Джо организовал из протестующих большой круг, который вращается перед Куполом. Сам Купол со стороны Честерс-Милла очерчен цепочкой дохлых птиц (со стороны Моттона солдаты тушки подобрали). Круг позволяет всем людям Джо — так он о них думает — продемонстрировать свой плакат часовым, которые непоколебимо (и как же это раздражает!) стоят спиной к городу. Джо также раздал отпечатанные речевки. Он написал их с Норри Кэлверт, скейт-идолом Бенни Дрейка. Не говоря уж о том, что на своем «блитце» она гоняет на полной скорости, речевки Норри сочиняет простые, но емкие. Одна — Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Честерс-Милл к свободе лети!.. Другая — Это сделали вы! Это сделали вы! Признавайтесь теперь, это сделали вы!.. Но пусть и с неохотой, Джо наложил вето на еще один шедевр Норри: Кончайте врать выдумки ради, пустите нас к прессе, сучьи бляди!.. «Мы должны соблюдать политкорректность», — объяснил он ей. Гадая при этом, не слишком ли молода Норри Кэлверт для поцелуев. И поработает ли она язычком, если он ее поцелует. Джо никогда не целовался с девушкой, но, если уж им суждено умереть, как голодающим насекомым, накрытым пластмассовой чашей, ему, наверное, стоит попробовать, пока еще есть время.
На второй арене располагается молельный круг пастора Коггинса. Там действительно обращались к Богу. И, подав прекрасный пример церковного перемирия, к хору Святого Искупителя присоединились с десяток мужчин и женщин из хора Конго. Они поют: «Могучая твердыня — наш Бог», — и немало горожан, которые не посещают церковь Святого Искупителя, но знают слова, им подпевают. Голоса поднимаются к безоблачному синему небу вместе с пронзительными призывами Лестера. Молельный круг поддерживает их криками Аминь! и Аллилуйя! которые в нужные моменты вплетаются в пение и выскальзывают из него (хотя до полной гармонии, само собой, далеко), и продолжает расширяться по мере того, как другие горожане присоединяются к нему и падают на колени. Плакаты они временно откладывают в сторону, чтобы, взявшись за руки, вместе поднимать их в молитве. Солдаты повернулись к ним спиной; возможно, что Бог — нет.
Но центральная арена этого цирка — самая большая и самая безбашенная. Ромео Берпи поставил тент для «Последней летней чумовой распродажи» достаточно далеко от Купола и в шестидесяти футах к востоку от молельного круга, выбрав место с учетом направления легкого ветерка. Он хочет, чтобы дымок, поднимающийся над рядом переносных грилей, щекотал ноздри и тем, кто протестует, и тем, кто молится. Его лепта в религиозную составляющую этого дня — указание Тоби Мэннингу выключить проигрыватель, из которого на предельной громкости льется песня Джеймса Макмертри о жизни в маленьком городке. Она не сочетается с «Как велик Ты» и «Разве ты не идешь к Иисусу?». А вот торговля идет отлично и пойдет только лучше. Ромео в этом уверен. От хот-догов — оттаивающих в процессе жарки — потом, возможно, у кого-то прихватит живот, но под теплым послеполуденным солнышком пахнут они идеально, как на окружной ярмарке, а не во время обеда в тюрьме.