Под лепестком несущего винта. Книга вторая
Шрифт:
Древнерусская живопись нам не понравилась. Глаз остановился на Георгии – Победоносце и иконах Андрея Рублёва, но вот полотна Брюллова, который выкупил, кстати, Тараса Шевченко из крепостных, Репина и Айвазовского заставили постоять возле себя. Особенно хороши были «Бурлаки на Волге». Вся артель выписана настолько реально, что если смотреть долго, то кажется, что люди шевелятся. Даже тот сачок справа, с трубкой и в шляпе с интеллигентскими замашками – явно не вымышленное характерное лицо. Психологическая полнота образов покоряла. Мне довелось прочитать немало
Я попробовал себя в новом жанре и написал фельетон «Сон в руку». Генерал Тюхтяев, прочитав материал, недовольно сказал:
– Что это у тебя за язык, какой – то эзоповский. Не мог написать по – нормальному? Всё выдумываешь, а репортажи у тебя лучше получаются.
Шеф, оказывается, следил за содержанием газеты, и лишняя головная боль ему была ни к чему. Но у ребят было другое мнение.
– Молодец, старик! – одобрил появление фельетона Толя Хоробрых. – Дерзай и не оглядывайся. Может, из тебя новый Зощенко получится.
Карклин, опытный газетный лис, высказался более осторожно.
– Для первого раза неплохо, – сказал он, улыбнувшись. – Но, по – моему, наивно.
А литературный сотрудник Евгений Красненький промолчал, не догадываясь, что я хотел бы услышать и его мнение. Короче, я понял, что газете фельетоны не по вкусу. Да и формат не позволял. Но всё же я ухитрился через некоторое время втиснуть в него малюсенькую, высосанную из пальца, новеллу.
Через несколько дней Анатолий Михайлович поймал меня в курилке:
– Слушай, старик, ты знаешь, что в твоём 26 -м полку скоро юбилей? Давай сделаем разворот, а лучше – номер? Классный материал должен получиться.
Я загорелся. Представил себе, как обрадуются ребята и как будет доволен Борис Иванович Прошкин, участник войны и ветеран гвардейской части. Кроме того, идея, подброшенная Хоробрых, сулила ещё один визит в Сиверскую, к которой я был неравнодушен. И, чего греха таить, подумал о возможной встречей с Мариной. Интересно, как она поживает, не вышла ли замуж, и жив ли тот самый китайский ковёр, на котором мы с удовольствием кувыркались.
Подполковник Ялыгин одобрил задумку Анатолия Михайловича.
Семёнов быстро набросал макет будущего номера, и мы отправились в путь.
Со дня моего посещения в гарнизоне мало чего изменилось. Разве что руководство обновили. Теперь полком командовал гвардии полковник Рубинштейн, толковый и энергичный офицер, жёсткий в руководстве и добродушный в быту. Нас он встретил, как близких родственников, тут же вызвал начальника службы, распорядился поставить на довольствие и обеспечить жильём.
Мы рассказали о цели своего прибытия, и он отослал нас к начальнику политотдела: не его, мол, это дело – чужой хлеб жевать.
Решили разделить свою работу по интересам. Я беру на себя
– Пора, старик, приобщаться и к этому, – сказал Толя. – Корреспондент без аппарата, что лошадь без седла, далеко не ускачешь.
Сердцевиной номера стал обзор боевого пути части под заголовком «Традиции живут и умножаются». Статья получилась большой, и мы разбили её на все четыре полосы.
Что касается моей части работы, то я решил предоставить слово командиру эскадрильи, обожаемому мной Борису Ивановичу Прошкину как участнику минувшей войны и Володе Задорожному, командиру отличного звена. Я посчитал интересным сделать перекличку поколений.
Борис Иванович возмутился:
– Ты что думаешь, ибитть, я писатель тебе какой? Я в раздаточной ведомости кое – как расписаться могу, а ты мне – статью. Нет уж, уволь. Сам придумал – сам и пиши, – решительно сказал он и привычно поддёрнул ширинку кверху.
С капитаном Задорожным договорились, что он набросает тезисы выступления, а я их одену в причитающие одежды. Мне в своей должности приходилось и писать за других, и редактировать авторов неудобочитаемых опусов, да и самому частенько их подменять.
На военкоров я был в не обиде. А что с них возьмёшь, если про каждого второго из них говорит известная русская поговорка: писать – пишу, а читать в люди ношу. Я и сам – то совсем недавно был не лучше, и у меня не было никакого морального права осуждать людей, слабых в правописании. У каждого своё призвание и талант. Этим мы и отличаемся друг от друга.
На второй день нашей работы мы побывали на дневных полётах. Здесь я встретился не только со своими друзьями – Лёхой Мазуровым, Голубковым, Колей Пинчуковым и Летуновым, но и поговорил с Лёвой Григорьевым, самым близким корешем Германа Титова. Лётчик – космонавт после полёта уже побывал в здешних местах и встречался в неформальной обстановке с однокашниками, а я вспомнил фотографию, на которой Титов, Григорьев и Кузьмин сидят на полу, перед ними небольшая скатёрка из старых газет, и на ней бутылка водки, три ломтя хлеба, наскоро порезанная большими кусками селёдка и репчатая головка лука. Типичный досуг молодёжи конца пятидесятых годов. Как она ко мне попала, я не помню. Знаю только, что снимок сделан накануне отъезда Герки в отряд космонавтов. Так попросту называли Титова молодые лётчики.
Позже, в Москве, я встречался с ним на его встрече со студентами университета имени Патриса Лумумбы, передал привет от сиверских ребят, и он радовался этому, как ребёнок. А ещё позже мне довелось работать с ним в одной упряжке в журнале «Авиация и Космонавтика». Он занимал пост заместителя Главного редактора товарища Миронова, человека чрезвычайно умного и потому осторожного, безропотно танцующего под дудку Политуправления Военно – Воздушных Сил, живущего с оглядкой и с единственной мыслью, как бы чего не вышло. Но об этом потом….