Под лепестком несущего винта. Книга вторая
Шрифт:
И если уж быть до конца откровенным, то на валюту можно было приобрести столько, что и за трёхмесячную получку в Союзе не купишь.. Поэтому каждый злотый в семьях военнослужащих, особенно у сверхсрочников и у вольнонаёмных, был на счету. Экономя и даже голодая (были такие прецеденты), советские люди по всей Польше охотились за тряпками, и, сбывая их через русские комиссионные магазины, активно копили денежку впрок.
Об этом я узнал позже, а пока стоял на перроне Брестского железнодорожного вокзала, чистого и опрятного, как Пасхальное яичко, и ощущал
На станции состав переставляли на другие колёса: железнодорожная колея по территории Польши, по каким – то соображениям была сделана поуже.
До таможенного досмотра, как объявили проводники, было не менее двух часов, и пассажиры дружно устремились в городские магазины тратить оставшиеся рубли, да и продукты на нашей стороне, по рассказам, стоили дешевле.
Багаж мой остался в вагоне, и я налегке отправился знакомиться с внутренним содержанием вокзального помещения.
Прежде всего, обращала на себя внимание чистота и интерьер залов. На стенах висели аккуратные указатели на русском и иностранном языках, ярко горели большие театральные люстры, на жёстких диванах в окружении детей и вещей сидели женщины и вполголоса решали какие то важные проблемы.
На широкой, как ворота, двери я прочитал, что за ней находится зал, где наводят шмон бдительные клерки таможенной службы. О строгостях на границе я наслышался от соседей по купе, и хотя ничего лишнего и запрещённого с собой не вёз, испытывал какой-то дискомфорт и тревогу. Кто их знает, этих чиновников, прицепятся к чему-нибудь, стыда не оберёшься.
В роскошном ресторане, куда я зашёл пообедать, швейцар любезно пригласил раздеться, и франтоватый метрдотель, разнаряженный как артист, по ковровой дорожке с почтением, словно какую – то знаменитость, проводил меня до столика.
Немногочисленные посетители, в том числе и дети, сдержанно перебрасывались словами и щебетали. Воздух был насыщен пряными ароматами, вызывающими аппетит.
Под стопку русской водки я с удовольствием съел великолепный борщ с пампушками по-белорусски, сочную свиную отбивную с картофелем фри и, как истый джентльмен, не торопясь выкурил сигарету, попивая из чашки натуральный кофе, подливая его из кофейника.
Через час в благодушном настроении я вышел наружу. Первый этаж изучил досконально, а на второй меня не пустили – там находились служебные помещения.
Вскоре диктор на русском и английском языках пригласил отъезжающих в таможенный зал. Люди, сидящие на скамейках, оживились, И я вместе с потоком, вошёл в огромное, в пол – стадиона помещение с тремя длиннющими, окованными дюралем столами, за каждым из которых стояли таможенные досмотрщики в форменной одежде и при фуражках. Меня удивило, что среди них была и женщина.
Пассажиры ставили багаж на столы и клали рядом таможенные декларации. Я последовал их примеру, а в декларации честно признался, что бриллиантов с собой не везу, и вещей для передачи третьим лицам у меня нет.
Худой и длинный, как жердь, чиновник,
Боковым зрением я заметил на втором этаже на балконе невзрачного человечка в гражданской одежде. Облокотившись на перила, он внимательно отслеживал, снимая, словно скрытой камерой, ситуацию в зале и психологический настрой разношерстной публики. Так мне, во всяком случае, показалось. И от мысли, что в каждом из пассажиров он видит потенциального контрабандиста, стало унизительно и от того противно.
Жердь в очках, соизволила, наконец, удостоить и меня своим вниманием. Равнодушно обшарив бесцветными глазами видимую часть моего тела и не притронувшись к выставленным напоказ вещам, он шлёпнул печатью по декларации и вальяжной походкой удалился вон. Догадался, гад, что в первый раз пересекаю границу и от того являюсь самым послушным исполнителем таможенных правил.
Без лишних вопросов я сдёрнул сумку со стойки и устремился к выходу на перрон.
В жёстком купе, куда я вскоре добрался, не хватало только меня. Двое из попутчиков были моими ровесниками, а третий новенький – крепыш ниже среднего роста и с квадратной челюстью – выглядел посолидней.
– О, авиация, – приветствовал он на правах непризнанного лидера, – забрасывай свою поклажу наверх и присаживайся к столу. Тяпнем посошок на дорожку.
Чемодан, оставленный в купе, был на месте.
У окна на расстеленной газетке уже стояла бутылка водки в окружении крупно нарезанной копчёной сельди и горкой хлеба.
– Здорово! – восхитился я, обнажив все тридцать два зуба. – Как в поговорке: с корабля – на бал. А если патруль?
– Тю, – с пренебрежением поморщился мой собеседник, – ему всё это до лампочки. В нашем поезде безобразий никогда не нарушают и водку не пьянствуют.
В проёме двери появился пограничник в безупречно выглаженной форме и со строгим, беспристрастным, как на светском приёме, лицом. Сзади, словно прикрытие, высилась дюжая фигура сержанта. Офицер неодобрительно покосился на выставленную, словно напоказ, бутылку и поджал губы:
– Прошу предъявить паспорта и вещи для проверки, – лаконично предложил он и застыл в позе ожидания.
Я молча протянул ему служебную синюю книжку, новенькую, ещё пахнущую типографской краской, он вложил её в стопку других и удалился. На багаж даже не взглянул.
Молодые ребята оказались танкистами и служили в Колобжеге, а скуластый был вертолётчиком и ехал в Легницу, где располагался штаб Северной группы войск. Документы вскоре вернули, и мы тронулись в путь.
До самой границы вдоль неторопливо движущего состава, словно в почётном карауле, стояли вооружённые пограничники, завистливо провожая нас глазами. Проплыла мимо контрольная пограничная полоса, неширокая речка Буг, и я вдруг оказался за рубежом моей Родины. Надо же, какая она узенькая.