Под местным наркозом
Шрифт:
Когда врач объявил, что снимет теперь с помощью особого розового гипса общий слепок зубов (и пеньков) нижней челюсти – «После того как гипс затвердеет, мы выломаем слепок по частям и соберем его вне полости рта», – я уцепился за одно слово: «Вы сказали выломаем?»
– К сожалению, этой процедуры нам не избежать…
– Что значит «выломать»? Прямо так?
– Иначе это не назовешь.
– А я?
– Мы же ничего не почувствуем. Только некоторый нажим и неприятное, но обманчивое ощущение, что вместе с гипсом выламывают и челюсть…
– Нет. Не хочу больше… («Вы правы, Шербаум, это мне не по силам. Пусть класс проголосует, могу ли я отказаться…»)
– Моя ассистентка уже замешивает гипс…
– Я настрадался вдоволь… (Но мой 12-а опустил большой палец.
– Если бы вы знали мою невесту… (Только Шербаум проголосовал за меня.)
– Выкладывайте, не смущайтесь…
– Она спуталась с заводским электриком…
– Фамилия его, кажется, Шлотау?
– Как в настоящем фильме о шпионаже: плотские радости в обмен на военные тайны. Да, доктэр! Не размешивайте гипс. Она уводит его. На склад трасса. Там, среди штабелей. Он спускает штаны, она – трусики. Только стоя дано ему тыкаться в нее. Она смотрит через его плечо и видит обе трубы крингсовских заводов и цементную пыль, которую они выбрасывают. Кончено. Он кончил! (Врач вставлял замечания, связанные с его работой. Он просил меня пошире раскрыть рот и дышать носом, когда особым изящным шпателем накладывал особый розовый гипс на мои зубы и пеньки нижней челюсти: «И, пожалуйста, не глотать. Гипс быстро схватывается».)
Бедный Шлотау. Не успел кончить, а уже должен говорить. «Где под Тулой? Какими дивизиями? Кто будет прикрывать фланги?» Линда записывает. (И врач тоже ретировался к своей картотеке: «Подождем две-три минуты. Вы почти не почувствуете тепла твердеющего гипса. Расслабьтесь и дышите носом…»)
Тем временем шла реклама; и Линда говорит среди штабелей трасса: «Осрам – светло как днем!» Она извлекает из него последнее: «Откуда у него зимнее обмундирование для четвертой армии? Где расположена тридцать девятая сибирская стрелковая дивизия?» И Шлотау развертывает над линдиным «Диппили-Ду, Диппили-Ду, новый лак для волос…» крингсовский план охватывающего маневра из района Тулы. Его пальцы электрика показывают среди рекламы компании «Вюстенрот» путь крингсовских передовых отрядов через Каширу к Москве-реке. Линда смеется, сосет соломинку и ликует атакующе звонко: «Ничего нет лучше „фанты", лучше „фанты", лучше „фанты"…» Теперь она рекламирует новомодное моющее средство: «Замочите с „Ариэлем"». – Теперь заявляет: «За линию Тула – Москва я его не пропущу!» – Теперь она показывает отрезок железной дороги на плане и советует: «Наденьте-ка хоть раз башмаки „Медикус", и вы сами скажете: только „Медикус"!» – Теперь она фотографирует своей «лейкой» (словно рекламируя заодно и «лейку») крингсовский секретный документ: «А я-то думала, вы хотите свести счеты с моим отцом». Шлотау ухмыляется и делает предложение: «Думаю, могу снова…» Но Линда получила нужную информацию. Она стирает Шлотау с экрана. – «Маргарин – необходим как хлеб насущный!» – Вталкивает в кадр морозильник накладывается между шпинатом, цыплятами и молоком в пластиковых мешочках.
Как она законсервировалась. Как осталась верной себе и свежей. И как рекламировала свежезамороженные припасы, а значит себя: «…Спору нет, все еще дорого, например свежие овощи, но если учесть, что в мясных полуфабрикатах не бывает ни отходов, ни костей, да и почти отпадает нудная очистка – вспомните только приготовление краснокочанной капусты, – то даже наши полуфабрикаты, которые лежат наготове в инее нашего морозильника, относительно дешевы; не упускайте такие возможности – хотя бы на час-другой – посетить наше хранилище свежести лично и воспользоваться им как источником вечной молодости…»
Она, как гимнастка, выпрыгнула из морозильника и принялась извлекать оттуда замороженные припасы: «Вот я вам покажу, например, моего бывшего жениха. Я держала его в самом низу, под мясным фаршем, стручковой фасолью и окуневым филе. На вид он немного обледенел и староват, но если мы дадим ему оттаять, вы сразу увидите, как хорошо он сохранился для своих сорока. Скоро он заговорит: даты и мирные договоры, отличительные признаки стилей и всякие принципы. Ибо так же, как его жалкое обаяние и его чуть лживое
Врач заслонил экран своей спокойно дышащей грудной клеткой, сказал: «Ну, вот и пора…» И полез обеими руками в мой забитый гипсом рот. (Почему он не привязал меня к креслу?) Теперь его помощница вдавливала меня в «рыцаря». Давай, милый, давай! (Никакой тебе автоматики, никаких брызгалок с теплой водичкой; воплощенное Средневековье сделало из врача и пациента схватившихся в поединке бойцов.) Поскольку больно не было, я начал придумывать всякие боли. Роды при ягодичном предлежании через рот, они хотят извлечь гипсового эмбриона. Выламывают, вытаскивают на свет мою семимесячную тайну. (Ладно уж, доктэр!) Признаюсь и скажу все: пока Линда с этим Шлотау, я без удовольствия ложился на меняющиеся подстилки с ее подругами, сперва с Ингой, нет, с Хильдой, а уж потом с Ингой; но это не помогало, а когда я сказал Линде: «Кактысомнойтакястобой», она прекрасно меня поняла: «Я рада, что ты наконец нашел развлечение и не будешь встревать между мной и отцом. Это тебя не касается. Это внутрисемейное дело. Когда он говорит о Тереке, ты ведь все равно понятия не имеешь, где протекает этот Терек, который он, имея плацдарм в Моздоке, хочет форсировать, чтобы наступая по старой Военно-Грузинской дороге, взять Тифлис и Баку. Ему нужна нефть. Не лезь в это. Или верней: отвали. Я желаю тебе добра. Тебе нужны деньги?»
Тут ассистентка прижала мне лоб ладонью: не ублюдок, не исчадие ада, а только подлежащий реконструкции слепок моих нижних зубов, обточенных и необточенных, лежал на стеклянной плоскости столика для инструментов и притворялся умным, потому что был полон противоречий.
– Скажите, доктэр, что вы думаете о советской системе?
– Чего нам не хватает, так это всемирного социально ориентированного здравоохранения. – Пожалуйста, не забывайте полоскать.
– Но в какой системе должно функционировать ваше международное здравоохранение…
– Оно должно заменить все прежние системы…
– Но разве ваше здравоохранение, которое я соотношу с моим проектом всемирной педагогической провинции, не есть тоже система?
– Глобальное здравоохранение, не связанное ни с какой идеологией, есть базис и надстройка нашего человеческого общества.
– Но моя педагогическая провинция, где будут только учащиеся и не будет учащих…
– Она тоже сама собой впишется в эту новую терапию…
– Но здравоохранение предназначено только для больных людей…
– Пожалуйста, не забывайте полоскать. – Все больны, бывали больны, будут больны, умрут.
– Но зачем все это, если ни одна система не воспитывает человека так, чтобы он перерастал себя?
– Зачем системы, которые мешают человеку прийти к своей болезни, потому что любая система считает своим мерилом и своей целью здоровье.
– Но если мы хотим устранить человеческие недостатки…
– Тогда мы устраним людей. – Но будьте добры, не забывайте…
– Не хочу больше полоскать.
– Подумайте о колпачках.
– Но как же нам изменить мир без системы?
– Отменим системы, вот он и изменится.
– Кто их отменит?
– Больные. Чтобы наконец освободить место для большого, охватывающего весь мир здравоохранения, которое будет не управлять нами, а опекать нас, не изменять нас, а помогать нам, которое подарит нам, как говорит Сенека, досуг для наших недугов…
– Значит, мир как больница…
– …где нет больше здоровых и не принуждают быть здоровым.