Под-Московье

Калинкина Анна

Когда женщина отошла, Петровна покачала головой:

— Не так все просто, девоньки. Нет дыма без огня. Радиация-то нынче везде, а больных да уродов у нас на станции больше всего рождается — уж я-то знаю. Если уж на то пошло, у нас не только радиация — у нас этот треклятый мутант ведь сколько времени наверху сидел. Теперь нет его — может, снимется это проклятье с нас, больше будет нормальных деток?..

Нюта и так сидела вся бледная, а теперь еще тяжело задышала. Петровна, наконец, заметила это и захлопотала вокруг нее, но при этом делала Кошке странные знаки. А потом, улучив момент, когда Нюта, вся зеленая, зажав рот, кинулась в отхожее место, шепнула:

— Вот

и эта бедняжка — ну зачем ребенка решила завести? Уж лучше бы к бабке какой обратилась, выковырнула бы, пока не поздно…

Она еще долго рассуждала бы в том же духе, но тут вернулась бледная до синевы, всхлипывающая Нюта. Казалось, она не поняла, о чем говорит старуха. Кошка на всякий случай погрозила сплетнице кулаком. Та замолчала, но по глазам было видно — в своей правоте она уверена непоколебимо.

— Ты как — в порядке? — спросила Кошка Нюту.

— Да, да, — закивала та и вдруг расплакалась.

— А чего ревешь тогда?

— Дятла жалко! — пробормотала Нюта. — И про ребенка задумалась.

— Насчет Дятла я не виновата. Это Роджер придумал, — торопливо сказала Кошка.

— Да-да, — всхлипывала Нюта. — Теперь уже неважно, теперь не исправить ничего. Но ты ни при чем.

Они никому не рассказывали о том, что в действительности произошло наверху На станции было объявлено, что Дятел геройски погиб при выполнении боевого задания, и теперь на одной из колонн висел его портрет (само собой, рисованный и не очень похожий на оригинал) в траурной рамке, возле которого прикрепили подсвечник. Роджер велел, чтобы свечка возле портрета горела целых три дня. Это было неслыханным расточительством, но одновременно свидетельствовало об уважении к погибшему и высокой оценке его подвига. Кошка пыталась утешить себя, что убила Дятла нечаянно и вины ее в том нет, но предчувствие упорно твердило, что она приносит смерть. В конце концов, Роджер ведь мог вложить смертоносный пульт в руку Нюты. Но почему-то выбрал ее. Значит, такая ее судьба — отдуваться за всех. Но на ее совести уже столько смертей, что еще одна уже не так важна.

Только раньше мертвые не приходили к ней, не являлись во сне чуть ли не каждую ночь, как теперь. И связывала она это не с мутантом, или, по крайней мере, не только с ним. Ей казалось, причиной тому стал ее разговор с ученым. Что-то он задел у нее в душе, что-то там стронулось, и Кошка, прежде уверенная в своем праве убивать в отместку за то, что с ней тоже не церемонились, теперь затосковала, задумалась. Одно время она придерживалась правила — при встрече с вооруженным незнакомцем лучше ударить первой, чтоб тебя не опередили. Теперь она начинала сомневаться. Но разве возможна для нее теперь мирная жизнь, домашние хлопоты, какими живет большинство женщин? Разве сумеет она забыть прошлое? Она, может, и готова была отказаться, наконец, от мести, но разве люди способны забыть и простить? Слишком много было пролито крови, слишком многие искали ее, слишком многие желали, в свою очередь, ее смерти. Где ей прятаться теперь? Иногда эти мысли так одолевали ее, что ей казалось — проще было бы умереть. Не самой на себя руки наложить, а в бою или во время вылазки. Уж очень мучительны были все эти переживания. И только мысль о том, что где-то есть маленький ребенок, который без нее точно пропадет, еще удерживала Кошку от опрометчивых поступков. Хотя она по-прежнему не могла понять — чего ей так дался этот младенец? Может, оттого, что она знала, пусть недолго, его отца? И тот чем-то тронул ее сердце?

«А вдруг Рохля все же остался жив каким-то чудом?», — подумала Кошка. Умом она понимала — шансов почти нет, но так не хотелось верить в его

смерть. Вот бы он выжил! Может, тогда, со временем, когда все улеглось бы, она разыскала бы его и принесла ему сына. Впрочем, для этого необходимо сначала вернуться за младенцем, забрать его у Регины, найти ему няньку получше. Эта Регина слишком уж бесшабашная, ей как будто и до своего-то ребенка особого дела нет. Одна надежда, что обещанная плата заставит ее беречь малыша…

Кошка старалась не сознаваться себе, что когда она держала маленькое теплое тельце на руках, переживания и страхи, которые обычно не давали ей покоя, сразу начинали казаться несущественными. Все было просто — есть она, есть малыш, который без нее умрет, который даже не умеет еще внятно пожаловаться на холод, голод, боль, может только плакать, когда ему не по себе. Надо просто быть рядом, чтобы откликаться на его нужды. Надо заботиться о том, чтобы он был сыт и обогрет, а все остальное отходило на второй план. И ей хотелось еще раз подержать на руках Павлика, чтобы не думать ни о чем плохом и тяжелом.

Интересно, будет ли Дятел тоже являться ей в снах? Ведь она не хотела его смерти. Скорее, он должен навестить Роджера. Не случайно, наверное, начальник Шаболовской запил после того, как они с Нютой вернулись на станцию с поверхности — грязные, промокшие, израненные, испуганные, полуживые.

Но больше всего Кошку сейчас беспокоила Победительница Зверя. Пока она сама нуждалась в помощи, Нюта неотрывно сидела возле нее, поила, кормила, щупала лоб, то и дело бегала за врачом, но как только состояние Кошки перестало внушать опасения, Нюта, казалось, впала в какую-то прострацию. Иногда она не отвечала на вопросы — сидела, уставившись невидящим взглядом куда-то вдаль или словно бы внутрь себя. Вот как сейчас.

Кошка старалась не оставлять ее одну. Видно, перенесенные испытания оказались Нюте не по силам. При этом Кошка все яснее понимала — без нее мутанта, возможно, уничтожить и не удалось бы. Точно так же, как и Зверь погиб не случайно, а только оттого, что сражаться с ним послали именно Нюту. Отчего это так, Кошка не взялась бы объяснить, но уверенность эта крепла в ней с каждым днем. Возможно, судьба сильно задолжала этой девочке. Теперь одно только ее присутствие приносит другим удачу, но бедняжка страшно расплачивается за это. И Кошка решила на всякий случай не сводить с нее глаз.

* * *

Вечерами они с Нютой нередко сидели у костра и слушали разные байки. Один из местных очень проникся к Нюте и все старался их развеселить. С этой целью притащил как-то местного поэта, одетого в длинную рубаху чуть не до пола, опухшего с перепою, и велел:

— Ну ты, чмо! Почитай дамочкам что-нибудь. Только приличное.

Лысоватый поэт, до того боязливо косившийся на парня, увидев девушек, вдохновился:

— Давайте я вам про окрестную природу почитаю?

И, торжественно подняв руку, начал с пафосом декламировать:

Мальчик на кладбище ночью гулял, Мальчика сзади прохожий догнал, Быстро сомкнулись на горле клыки, Долго рыдала мать от тоски. Море крови и куча костей. Не отпускайте ночами детей!

— Че ты гонишь, мурло?! — возмутился Нютин поклонник. — Нашел, чем девочек развлекать! У тебя ж путные байки есть! Ну, вот эта: «Страдал Гаврила от мутаций»…

— Да я не помню ее, — отнекивался поэт. — Но про Гаврилу у меня стихов много, я другой прочту: