Под музыку Вивальди

Величанский Александр

Старики

Он был смертельно болен, и жена его состарилась над долгою болезнью, устала и сама была больна уже давно. Мы отдыхали вместе под Вильнюсом. Сосновые леса. Чуть потускневшие старинные озера. На мызе жили: старый дом и сад ухоженный. Сошлись мы очень скоро. Мы жили в комнатушках проходных. Он много знал – недуг его не старил. Я по окрестностям прогуливала их… Но вот что: я играла на гитаре, хоть редко, но еще в педвузе бард один меня привадил к этим звукам. (Я не любительница

болтовни и карт и прочих девичьих забав). От друга я получила горькое письмо, плачевное письмо в тот самый день, и уж заполночь, самой себе на зло, я еле слышно стала тенькать один романс старинный… Вдруг меня привлек какой-то звук – чужой и жалкий. Я прервалась. У них был свет. И я услышала: «Ну, что ж вы? Продолжайте». Тогда послушно я взяла аккорд и в дверь вошла к ним. Сидя на постелях, они тихонько (не тоска, не скорбь, а счастье прошлое), они тихонько пели… Он был смертельно болен. Лысоват. И страшно худ под тонким одеялом. Я знала лишь мелодию. Слова от них тогда впервые услыхала.

Отраженья

Отраженья дерев коренятся в земле. Но пленительных дев заземлить не удастся: не поймешь, не затмишь, и, как пламень – в золе, отражали мы лишь их минутные страсти.

Впрок

«Фривольный пусть сочтет меня фривольным».

К. Кавафис

Про милых дам сказал я без затей, своим страстям бесстрастью ль – потакая. Я слишком плох, чтоб не любить людей — кому же впрок взаимосвязь такая.

Подземная нимфа (5)

Подземная нимфа, газету сложи: пора подниматься – сначала на землю, затем по ступенькам в автобус, где зело толкают, затем уже – на этажи — всё выше – пусть лифт отказался от роли — а там еще выше: встав на табурет, возвысить газетою гору газет, растущую на антресоли.

ИНВЕРСИИ

(1980)

«В моих руках оно подобно будет

Ключу от брошенной шкатулки в море».

А. Пушкин

«То ли дело: среди ночи…»

То ли дело: среди ночи, когда неба нет — очевидны многоточья звезд или планет. День, и снова небо тонко, а за небом там — что – никто не знает толком из господ и дам.

«Гол король от веры в перья…»

Гол король от веры в перья, в мантию… А сброд, сброд стыдится лишь неверья своего: грядет царь в парче!.. Пацан-козявка вякнул: «Гол король!» Но царю не стыдно – зябко, только зябко, голь!

«Человек, как волк обложен…»

Человек, как волк обложен небылью своей. Как клинок, тебя из ножен я не выну. Лей, лей любовь, вино, понеже льется. Но по мне — ты лишь небылью своей же стиснута, а не.

«Мы, как сплетни, пересуды…»

Мы, как сплетни, пересуды сообщались, как сосуды силой

пустоты, в нас зиявшей – рты, пальцы, нервов многоточье… Колбочки часов песочных: как их не верти, срок один в них – ты.

«Хоть отъявленною явью…»

Хоть отъявленною явью, как стеклом литым. я и сдавлен, всё же я в ней — как в сосуде джин — блики пылью вековою поросли, как мхом… Что мне явь? – а мне б: на волю из нее тайком.

«Сообщилось судно течью…»

Сообщилось судно течью с вечностью пучин. Но морские волки, те что знают, что почём — судно кинули, и, судя по всему – спаслись. Терпят бедствие на судне только стаи крыс.

«В чем сосудов сообщенье?..»

В чем сосудов сообщенье? — в том ли, что ни коей щелью не пренебрегла влага спрохвала? В том ли, что чекушку, скажем, мы до дна допьем и ее наполним нашим недобытием?

«Уходите без оглядки!..»

Уходите без оглядки! Состраданья соль, даже если слезы сладки, каменеет… Боль не застынет изваяньем ваших, что ль, особ — не имея очертанья, станет соли столп.

«Звук, я чист перед тобою…»

Звук, я чист перед тобою, при моих грехах — кто нас разольет водою хоть на вздох и прах? Безъязыкая музыка, что тебя я без? — атмосферы ль синей зыбка или мрак небес?

«Близ холма, что всем известен…»

Близ холма, что всем известен как гора Парнас, я бесхитростных овец и коз убогих пас. Крючковатым был мой посох — им – единый мах — я ловил ягнят и нес их в гору на руках.

«Было как-то ненароком…»

Было как-то ненароком утро, но не дня. Провода набрякли током. Транспорта возня началась. В кофейной гуще ощущений, плеч всяк душе своей грядущей двигался навстречь.

«Зренье видит всё заранье…»

Зренье видит всё заранье. Вкуса уксус лишь — блажь. Беспало осязанье — душ не заголишь. Высечен из глыбы запах тлена. Слух оброс страхом. В порах полосатых — ухо, горло, нос.

«Кладбище желтее птицы…»

Кладбище желтее птицы райской. Листопад средь крестов, оград пал навеки ниц он. Выше тишины, обнаженней Божья страха, как восставшие из праха, дерева черны.

«Ради боли утоленья…»

Ради боли утоленья, втаптывая в грязь грешных нас (в свои творенья), станут, открестясь, воспевать решетки, нары и параш дерьмо — кто на родине Эдгара, кто в краю Рамо.