Под музыку Вивальди

Величанский Александр

8. «Утра дачного туман…»

Утра дачного туман. Тени хороши. Распечатанный тюльпан на столе лежит. Вы из запредельных стран получили днесь распечатанный тюльпан — дорогую весть.

9. «Тропинка малая в клубничной толкотне…»

Тропинка малая в клубничной толкотне, впитавшая в себя песок и гальку, сама вернется поутру ко мне, сама вернется поутру ко мне, какою б я не обернулся далью.

10. «В лесу сиротливом…»

В лесу сиротливом есть высохший пруд. Лопух и крапива на взгорье растут. Лопух и крапива — житейский сорняк — в лесу сиротливом, где хвоя да прах. Не знает окрестный заброшенный

люд, чей век безвозмездный окончился тут и чье здесь когда-то дымилось жилье, куда без возврата исчезло живьем. В лесу беспечальном поляна и пруд нечайно, случайно на вас набредут — былого истома, томление лет — те вязы вкруг дома, которого нет.

МНЕ КАЖЕТСЯ, ДУША

1972–1973

Посвящается В.А. Севрюгину

«Для трагика невидима…»

Для трагика невидима и для слепца безлична — трагедия обыденна, обыденность трагична. И не с набатом в унисон людская бьется мука, нет, внемлешь ты сквозь смертный сон, как в стекла бьется муха.

«Бывает всякое: сентябрь бывает, май…»

Бывает всякое: сентябрь бывает, май… Сентябрь, пайщиков своих пересчитай — всех садоводов, их детей и их собак — ясны их тени в облетающих садах. А, впрочем, нет, пускай безоблачно-пестры во всех садах горят деревья и костры, и мальчик на большом велосипеде, как маятник, качается и едет.

«Звезды в море упадая…»

Звезды в море упадая, упадая на беду, тьму собою прободая, звезды знают и ведут: то ль хвостатая комета — угрожающий Пифон, то ль играет до рассвета звездных циклов патефон.

«Бесплотно время, говорят…»

Бесплотно время, говорят. Но звезды только в нем горят. Надеюсь я, что плотью лет наполнил пустовавший след, мелодий сих речитатив в косматый мрамор воплотив.

ПОДЗЕМНАЯ НИМФА

1976–1977

«…Nimph in the orisons

Be all my sins rememred…»

Shakespeare

Подземная нимфа (1)

Подземная нимфа (воды – ни глотка) из тьмы непроглядной метрополитена — о, что за улов – твое плавное тело, о, как ты плывешь в этих толпах умело, на кожу скамьи так пленительно села, как будто на камень прибрежный. Гладка, как лак и твоя полноводная кожа, и сколько ж ее голубой – далеко же нам плыть… Ты сидишь и читаешь, о, Боже, подземные боги! – газету с лотка.

Ева (1)

Представьте райский зоосад: плоды послушные висят, не счесть оленей, яблок, и тигры – травоядны. И средь библейской красоты — невинны, как кругом цветы, парные топчут травы Адам и Ева… Браун.

Девочка

Подростки: в очках он, а девочка в юбке короткой — на летней скамейке, обнявшись невинно и робко, сидят в ожиданье дневного сеанса кино, и жадно глотают одно на двоих эскимо. Но мальчик в очках и с пушком на губе – только мальчик: и лакомство сладко, и фильм предстоящий заманчив, и девочка чувствует только объятия миг. И жадно глядит на нее проходящий старик.

Пастушка

Пасла я Зорьку возле базы. Вдруг шестеро в противогазах. Чтоб личность скрыть. Ну, я далась легко, чтоб не прибили часом. Ну и страшон противогаз! Гляжу я в стеклышки – не вижу: в поту. Ребята еле дышат в глазастом этом колпаке. Запомнила наколку МИША я у шестого на руке. Построили всю часть и руки велели вытянуть. С сеструхой идем мы вдоль шеренги – ишь: чуть не качаются со страху. Набрали мы шестнадцать Миш. Мой Мишка разъяснился скоро. Из Горького. Здоров, как боров. Но симпатичный. Остальных он продал сразу без отпору. За групповуху – к ногтю б их, да мы, однако, деньги взяли, хоть покуражились вначале: начальству не с руки ЧП. Папаша дом сестрице справил. А с Мишкой ходим мы теперь.

Магдалина

Магдалина, не ломай столь умелых рук — заповедный древний рай явится вокруг — без усилия извне ты

войдешь туда новой Евой, ибо не ведала стыда.

Все нормально

Вечерний город лиловеет. Веет нефтью от реки. Речной трамвай: на нем цветные, как цветы, провинциалы. Прозрачный диск луны провис, и сквозь него видны деньки оставшегося лета… Вот и отпуск отгуляла. И снова площади всё той же лиловеющей Москвы. Прибитой пылью пахнет следом за машиной поливальной. А от меня еще соленым пышет воздухом морским, загаром и травою горной… Словом всё нормально.

Ева (2)

Яблоки дороги нынче, Адам: очередь в городе, цены на рынке. И надоело: один джонатан… Бедная Ева: в лице – ни змеинки.

Голосок

По квартире бьет звонок. Не тебя ль опять, сынок? Этак вот – двенадцать дён, уж не менее. Трезвон — даже ночью и чуть свет, а тебя всё нет да нет. Ишь висит на проводу. Ну, давай уж, подойду. Нет его. Не приходил. Голосок уж больно хил.

Молитва Рахили

М.Х.?

…Я их украла ненароком, Иегова, Бог плодородья, Бог мужа моего, его отца и деда – ей Богу, руки сами брали, не ведая того. Сам посуди, ты ведь Бог мне лишь по мужу — Бог Авраама и Исаака страх — сам посуди – кругом нагая сушь, и где-то вдали лишь горы или враг. Как же не красть мне идолов домашних — кров нужен сыну – не зря ж Ты даровал силу моей измучившейся пашне — сам посуди: Иосиф слишком мал. Бог Авраама, пощади, коль виновата. Тяжкий удел Ты дал своей рабе. Семь лет объятий не родных и вороватых в жесткой и редкой пастушеской траве. О, Иегова, мне в идолах нет нужды — они папаше в обмане помогли. Как не узнал мой муж объятий чуждых? — это они своей наслали мглы. Это они сестре моей подслепой чрево отверзли – на зависть и на зло рабе Твоей – шесть раз. Лишь напоследок, о, Иегова, мне тоже повезло. О, Иегова, попомни мое горе: в страхе, что сам он Лию предпочтет, ночь продала я за ветку мандрагоры — как я топтала в пыли ту ветвь… И вот, о, Иегова, Ты снял с меня позор мой, дал моей жажде живительный глоток — среди травы бессовестной и сорной возрос блаженный, возлюбленный цветок. Муж мой украл у брата первородство, сердце Лавана, как сказано, украл — Ты помогал, Ты от мужа не отрекся… Не прогневись – Иосиф слишком мал. Бог Авраама, ведь двадцать лет держали идолы эти Иакова в плену. Звала бежать я его, но не бежал он, брата страшась в отеческом дому. Бог Авраама, не век же жить средь страха! — мир Твой для страха, а не для нас велик. Встретив меня, заплакал мой Иаков, камень огромный от сердца отвалив. Ото всего, что дашь нам, десятину будем исправно платить Тебе, о, Бог… Двадцать лет гонял отцовскую скотину муж и воздать путем Тебе не мог. Плодил детей с сестрой моей толстухой, с моей рабыней, потом с ее рабой… Сам был лишь раб отцовский, лишь пастух и робко боролся с ниспосланной судьбой. Неужто сыну наследовать лишь рабство, о, Иегова! Но страх перед отцом возобладал над страхом перед братцем… Идолы эти повинные во всем, чуть не лишили нас всего именья — овец и коз, верблюдов и коров, волов, рабынь, рабов… Но Ты пометил наших овец… И под родимый кров мужа направил отчим ужасом не Ты ли? Я не украла, я лишь пленила их, чтобы они нас снова не пленили. Бог Авраама, наверно Ты простишь своей рабе ребяческую хитрость. Муж мой Лавану разгневанному рек, в страхе своем он рек ему: «Убит пусть будет укравший». Но настигавший рок Ты отвратил от рабы раба Господня и посрамил истуканов – под седлом и подо мной… Ты Свой завет исполнил — скоро Ты дашь нам обетованный дом. Ты с господином моим в ночи боролся и пощадил Иакова, хоть Ты наверняка сильней и выше ростом… Не замечаю я этой хромоты. Я их украла невзначай, о, Иегова! Бог Авраама, приближается Исав… Ты от отца нас спас, спаси нас снова, крепким щитом надежде нашей став. …Вот он – Исав. С залысинами плечи. О, Иегова, я сделаю добро! Вот господин мой пошел ему навстречу, семь раз склонясь и хромая на бедро.