Под покрывалом белых облаков
Шрифт:
– А молодцы, девчонки, красиво расписали квартиру, необычно так, надо похвастаться перед мужиками! – и впервые взглянул на дочь с одобрением. – Умница, дочка!
Ленка зарделась.
– Спасибо, папа!
И посмотрела со значением на подругу:
– Видишь, как ангел изменил мою жизнь, и отец стал со мной считаться!
Вместо ответа, Кристина схватила ее за руку:
– Давай посмотрим, что натворили ангелочки, мы так толком ничего и не видели!
Они обежали всю квартиру, последним оценили роспись балкона, о котором
– Алых парусов не хватает, – мечтательно пробормотала Ленка.
Немедленно, невидимый художник принялся рисовать парусник под алыми парусами.
Ленка раздухарилась:
– И дельфинов!
Из волн запрыгали темные тела дельфинов.
– И русалок!
Показался песчаный остров с одинокой пальмой, на котором вальяжно расположились красавицы-русалки.
– И тритонов!
Рядом с русалками разлеглись светловолосые тритоны.
– Хочу замок! – не логично заявила Ленка и притопнула ногой. – Хочу, хочу!
В воздухе, под белыми облаками, в туманной дымке показался старинный средневековый замок увешанный гербами.
Ленка загляделась:
– Красиво!
– Благодарим! – выступила вперед Кристина и пожала руку Ленке, мол, не зарывайся, подруга.
Неизвестный художник быстренько пририсовал белых чаек и альбатросов, добавил дополнительной воздушности всей картине, да и был таков.
– Ах, ах, – заахала бабушка Ленки, восторженно прижимая руки к груди, – в такой красоте, и умереть не страшно!
– Бабушка, ты опять? – упрекнула ее внучка.
– Не буду, не буду, – закивала бабушка, божий одуванчик, с сиропным личиком, ласковыми глазками, – я теперь хорошо себя чувствую.
Подруги переглянулись, вмешательство ангела Ленки было очевидно.
Бабушка засеменила на кухню:
– Праздничный пирог надо бы испечь! – и замесила тесто, девчонки с энтузиазмом принялись ей помогать.
Хлопнула дверь и в квартиру, озираясь так, будто ее сейчас укусят, вошла мать Ленки, редкая гостья в семье.
– Ремонт сделали? – и, не слушая ответа, кивнула, деловито направляясь в комнату, которую она изредка, но все же делила с мужем. – Я за вещами!
Бабушка молчала, месила тесто. Мать, собрав сумку, вернулась в кухню, пригляделась к дочери:
– Как ты изменилась, выросла! – и, помолчав, добавила. – Я уезжаю!
Бабушка посмотрела на нее.
– Насовсем! – с вызовом произнесла мать. – На развод подам дистанционно!
– Это как? – прервала общее молчание, Ленка.
– Разведусь с твоим отцом заочно! – и вздохнула, обвела взглядом квартиру. – Может, теперь по-другому вы жить станете!
– Может! – подала голос, бабушка.
Мать развернулась, не прощаясь, твердо постукивая каблуками, вышла вон, захлопнув двери.
– Как жила, так и ушла! – вздохнула бабушка.
– Чужая она нам! – согласилась Ленка.
– Ну и ну? – подивилась
– Мы привыкли! – буднично сообщила бабушка.
– А отец, он что, тоже привык? – спросила Кристина, не веря ушам своим.
– Вначале плакал, пить стал, после бросил, пристрастился к пиву и домино во дворе!
– Сноха у меня – блуда! – сердито смаргивая слезу, сообщила бабушка.
Ленка всхлипнула, вытерла пальцами под глазами, чтобы убрать черные следы размазанной слезами туши.
– Мы и без нее проживем! – упрямо тряхнула головой Ленка.
– Что говорить, при таких подсолнухах, – оглянулась на стены кухни, бабушка, – мы про нее и не вспомним!
22
Летом, когда у Надежды в колыбельках вовсю агукали уже трое сыновей, на крыльцо психиатрической лечебницы взошел монах.
Выглядел он сосредоточенным, спокойным. В ясных глазах таилась грусть.
Разговор с главным врачом больницы, Сергеем Павловичем оказался недолгим. Особо тяжелых больных, так называемых отказников, из психушки отпускали с радостью. При отсутствии государства, когда все замешано на деньгах, конечно же редко, кто из родственников слабоумных станет оплачивать услуги санитарок, нянек, а без этого в нынешней Едроссии никак.
Монах, настоятель большого мужского монастыря, в сельской местности открыл вначале приют для бездомных людей, затем организовал медицинский пункт, теперь он готов был взять на себя заботы о несчастных безумцах.
В числе прочих, перевезенных на «скорых медицинских» машинах был и Егор Павлович Грошев. Родственники, брат с женой и племянниками от него отказались, подписав соответствующие бумаги.
Егор Павлович был совсем плох, когда его отмыли, переодели в нормальную одежду, когда заботливые монахи вывели на крыльцо, и солнце заглянуло ему в глаза, Грошев принялся вспоминать свое имя, свое прошлое, но так и не смог ничего вспомнить. Жизнь его началась с чистого листа.
Он полюбил посиживать на крыше своего маленького, выстроенного из красного кирпича, домика, где в нескольких комнатках жили другие болящие, полюбил смотреть на белые облака неспешно плывущие по голубому океану неба, полюбил горячо благодарить бога за свое скромное счастье жить!
Он более не плакал и не вздрагивал по ночам, хотя ему по-прежнему монахи оставляли включенный ночник в комнате. Его никто не преследовал, и он совершенно разучился рисовать. Бывшие ученики наверняка не узнали бы его, так он изменился, исхудал, пристрастился к молитвенным бдениям и садовым цветам.
Он выращивал на подоконнике мяту и добавлял ее в чай.
Сергей Павлович, главный врач психиатрической городской больницы изредка интересовался судьбой бывшего пациента, но лишь письменно, сам не приезжал, да и куда ему, колдуну, было соваться в намоленное место, каждый из нас должен служить своему господину.