Под позолотой — кровь
Шрифт:
Все это очень индивидуально. Можно также привыкнуть к виду и запаху крови. Это достигается многократными упражнениями. Но иногда реакцию на кровь не удается преодолеть никогда. И самый талантливый человек не может работать врачом.
И вкус, и цвет, и запах – все в крови действует на людей по-разному. Да и ведет себя кровь по-разному в разных условиях. В пыли кровь словно обволакивает себя пылинками и превращается в невзрачный комок грязи, отличающийся от пыли только темным оттенком. На покрытые мелом стены больницы кровь легла широкими яркими
И если кровь на стенах вызывала у людей чувство страха, то на полу она вызывала скорее отвращение или опаску, как любая другая грязь. А после того, как кровь стали вытирать половыми тряпками, она и вообще перестала восприниматься как кровь.
Пятно крови на асфальте, там, где стояла Володина машина, быстро почернело и уже через несколько минут практически не отличалось от пятен машинного масла.
Кровь с убитых в паталого-анатомическом отделении к приходу Симоненко и Жени смыть успели. Вода из шланга очистила тела, только на полу, возле сливных отверстий осталось немного темно-красного.
Симоненко прервал работу.
После его удара Женя упал на колени, боль согнула его так, что он даже закричать не смог. Руки, скованные за спиной, не позволили ему удержать равновесие, и он тяжело упал лицом на белый кафель.
Кожа на брови от удара о пол лопнула, и по Жениному лицу потекла кровь.
– Су… – выдавил из себя Женя.
Симоненко неторопливо прошел в соседнюю комнату, вернулся со стулом и сел прямо возле лица лежащего.
– Сука… – простонал Женя.
– Это ты так думаешь, – спокойно сказал Симоненко.
Женя перевернулся на бок и попытался подняться на колени. Симоненко подождал, пока ему это почти удалось, а потом ударил дубинкой по левому боку, немного сзади.
Женя коротко взвыл и рухнул на пол.
– Да ты… ты что? – Женя отдышался и повернул лицо к Симоненко. Кровь из рассеченной брови заливала глаз и мешала смотреть.
Женю били в жизни неоднократно, но в этих случаях он хотя бы догадывался за что. Да и было это давно, Женька рано научился давать отпор, а потом близость к Греку надежно отгородила его от угрозы побоев.
Теперь же его били, ЕГО били. Его БИЛИ. И он знал, что мент тот психованный из приемного отделения прицепился к нему вовсе не по делу. Ему даже в голову не могло прийти, что после того, как разразится перестрелка, как пули просвистят возле его лица, после того как Сват взвизгнет и упадет, задергав ногами – что после всего этого запыхавшийся мент, поджавший хвост от первого же окрика, вдруг озвереет и ткнет пушку, и защелкнет браслеты.
Да ему и удалось это только потому, что Женя не успел прийти в себя. Теперь нужно попытаться объяснить все это подполковнику Симоненко.
Подполковник спокойно выслушал Женю. Не перебивая вопросами. Он продолжал молчать даже тогда, когда
– Ошибка вышла, честное слово! – сказал Женя.
– Честное пионерское, – сказал Симоненко.
– Что? А… – Женя кивнул, и почувствовал как бровь отозвалась болью. – Честно, без балды.
– Зуб даешь, – констатировал Симоненко, – век воли не видать.
Он был спокоен. Даже слишком спокоен, и этим напомнил Жене Грека. А когда Женя вдруг осознал, что Симоненко ведет себя так, как вел себя Грек в пещере, тело Жени покрылось капельками пота. Ему стало страшно.
Симоненко, не вставая со стула, наклонился и, не торопясь, стал осматривать карманы Жени, переваливая его с боку на бок, как мертвого.
– Это у нас что? – спросил Симоненко, извлекая из кармана Жениных брюк пару наручников, – подарок для любимой женщины?
– Ага.
– Ну, понятно, – кивнул Симоненко, – твоя шалава любит, когда ты ее к кровати пристегиваешь.
– Любит, – автоматически подтвердил Женя.
– А оружия у тебя нет, – сказал Симоненко.
– Да нет у меня ничего, нет. Напутал ваш мент, сволочь. Наложил в штаны и с перепугу напутал. Ну, на кой мне ваших мочить, подумай сам. Подумай!
– А еще у тебя доллары, – словно не слыша ничего, спокойно сказал Симоненко, – пятьсот долларов новыми сотенными купюрами.
– А что тут такого, – кто это запретил? – Женя и сам понимал, что балансирует на грани истерики и подобострастия, но ничего не мог с собой поделать.
Все вывернулось как-то странно, и Жене казалось, что все, что сейчас говорит Симоненко, что все эти мелочи – наручники и баксы, ложатся странным, непонятным ему образом. Кровь заливала лицо, левый глаз совсем заплыл, и Женя не мог рассмотреть выражение лица Симоненко, и Жене казалось, что выкрикивает слова он в пустоту. Женя снова попытался сесть, нащупал опору немеющими уже руками за спиной и снова рухнул от удара Симоненко.
– Ты лучше лежи, – сказал Симоненко, – лежи.
– Да за что? – почти всхлипнул Женя.
– Говоришь – просто привез друга своего к врачу?
– Да, сам посмотри… те.
– Тут тебе не повезло – приятелю твоему пуля в лицо попала. Хрен разберешь, была рана до пули или нет.
– А эта, экспертиза? Ну, ведь можно…
– Можно, только времени у тебя нет.
– Да что…
– А я ведь предупреждал Короля – охрана усилена, я этого убийцу не позволю убрать. А он тебя подставил. Ведь подставил.
Женя застонал. Ведь ерунду городит подполковник, на понт берет. Ведь не врет Женя, не врет!
– Еще вопрос – кто твоего приятеля порезал?
– По пьяне, зацепился.
– Ну, ясное дело, по пьяне. И тот, кто ему рожу порезал, естественно, сбежал.
И ведь сбежал же, на самом деле – сбежал. Жене захотелось выть.
– И где он сейчас – ты не знаешь. Правильно?
– Да сбежал, в горы и сбежал. Правда.
– Огородами к Котовскому. И где это было? Не на набережной часом?