Под ручку с Богом
Шрифт:
Периодически я слышал, как они наполняют бокалы, смеются и снова приступают к совокуплению. Казалось, что за стеной не половой акт любящих сердец, а какая-то тяжелая драма, больше напоминающая бойцовский поединок. Тамара стонала, и мне казалось, что этот странный Петр причиняет ей невыносимые муки, а она боится его и не смеет позвать на помощь. Я ужаснулся тому, что брак вместо удовольствия приносит такие страдания женщине, и решил убедиться в том, что жизнь Тамары вне опасности.
Я на цыпочках пробрался к комнатной двери и приложил ухо к замочной скважине. Шекспировские страсти прервались, но Тамара продолжала громко дышать, и было ясно только одно – в данный момент она жива,
Я мгновенно осознал, что сделал что-то дерзкое и непозволительное. Я даже готов был принести извинения и понести наказание, но все мои размышления разрушила ослепительная вспышка, и пришел я в себя, уже лежа на раскладушке.
Пролитый вискарь создавал на кухне невыносимую атмосферу алкогольного магазина, а сигаретный дым за один вечер пропитал занавески дымом. В течение одной ночи я возненавидел красную помаду, колготки в сеточку и звуки женского оргазма.
Вскоре за окном поднялся сильный ветер, а потом начался монотонный ноябрьский ливень. Капли барабанили по подоконнику, создавая помехи в моем сознании. Спать совершенно не хотелось. Я вытащил Маркиза из шкафа, примостил его у себя на груди, и мы с ним нежно миловались. Я носом щекотал ему в животик, а он сладко посапывал, урчал и никуда не вырывался. Настя когда-то мне рассказывала, что таким образом кошки могут исцелять хозяев от болезней. Может, это было ее выдумкой, но Маркиз был моим единственным утешением, и благодаря теплу его шерсти я все же уснул под грохот ледяного дождя.
С появлением дяди Пети моя жизнь изменилась больше, чем мне бы того хотелось. Отныне прядок устанавливал он, а мне приходилось подчиняться и выполнять его распоряжения. В мои обязанности входили стирка, глажка, покупка продуктов и ежедневная влажная уборка. Вы скажете, что так было и прежде? Соглашусь, но только теперь объем моего труда увеличивался вдвое. Петр Николаевич никогда не вытирал ноги при входе, не мыл за собой посуду и частенько забывал спускать за собой. Раньше я должен был следить за настроением одного диктатора, а теперь у меня их стало двое.
Первые пару недель мне удавалось соблюдать порядок, но это отнимало так много времени, что я почти забросил уроки и студию. Как следствие, в дневнике появились четверки, а Ольга Робертовна позвонила Тамаре и серьезно с ней обо мне поговорила. Не скрою, мне это очень льстило и на какое-то время возвысило мою самооценку, но эйфория закончилась неожиданно быстро. Вместо послабления режима я стал жертвой мужских комплексов Петра Николаевича, и однажды он вызвал меня на «мужской разговор», предварительно выпив изрядную порцию виски. Он решил продемонстрировать мне свой авторитет, усадив меня напротив себя, словно я оказался на допросе в милиции. Он эффектно (как ему казалось) закурил, выпустил жирное кольцо дыма, по-голливудски прищурился и приступил к воспитанию ребенка:
– Мужчина – либо воин, либо пахарь. Первые могут все, вторые – ничего! Будущее закладывается в детстве. Победители получают все: женщин, свободу, автомобили, красивую жизнь. Пахари обречены на жалкое существование, они всегда будут ненавидеть воинов, завидовать им, но все равно подчиняться, потому что им никогда не хватит решимости преодолеть свой внутренний страх перед неудачей. Зачастую они боятся даже попробовать бросить вызов жизненным неурядицам! Они терпят и ждут перемен
– Даже за пятерки? – пролепетал я.
– Даже за пятерки! За «Сникерс», за жвачку, за карандаш. Вот смотри, что я делаю. – Он напряг ладонь и ткнул меня между ребер так, что я согнулся от боли. – Тебе ведь больно?
– Очень.
– А почему ты не увернулся? Ты ждешь от меня грубости и заранее смиряешься с ней, потому что страх сидит в тебе и сковал твою волю. Понимаешь, о чем я? – Он выпустил мне в лицо новое облако дыма.
– Понимаю, – выдавил я, сдерживая слезы.
– Дуй в магазин. У меня кола закончилась! – Он осушил стакан до дна и включил видеомагнитофон.
Отвращение к дяде Пете усугубляло мое внутреннее одиночество, и я чувствовал, что добром это не кончится. Чтобы хоть как-то смягчать свое сердце и мысли, я поднажал на живопись. Ольга Робертовна почувствовала это и посвящала мне кучу времени и по выходным абсолютно бесплатно занималась со мной индивидуально. Крестная мать как-никак. Она не просто учила по учебникам, она увлекала меня в таинственный мир искусства и добивалась того, чтобы я постоянно совершенствовал свой стиль.
Я продвигался в своем развитии не по дням, а по часам и схватывал все на лету. Я читал книги по искусству и постоянно упражнялся. Ольга Робертовна уважала мое стремление и однажды познакомила меня с приемом эмоционального взрыва под названием импасто. Если вы видели картины Ваг Гога «Звездная ночь», «Пшеничные поля», «Подсолнухи в вазе», то все они были написаны этим способом. Ольга Робертовна убедила меня, что однажды с помощью мазков и цвета, постигнув все основы художественного ремесла, я смогу отображать на холсте всю амплитуду переживаемых эмоций. Я получу возможность транслировать свое внутреннее состояние на весь мир посредством живописи! И я верил ей, потому что за время общения ни разу не почувствовал фальши с ее стороны.
В приеме главное – прислушаться к своим чувствам, осознать творческий замысел и немедля приступать к работе! Писать так картину несколько дней противоестественно, здесь важна запредельная концентрация. Это диалог внутреннего космоса с внешним миром при помощи мастихина и красок. Я чувствовал, что этот прием создан для меня, и он мгновенно завоевал мое сердце.
Я брал из тюбика толстый слой краски и, почти не разводя, наносил его кистью так, словно замазывал на зиму окна. Я сражался с холстом, правил его несовершенство, чтобы он превращался в транслятор эмоционального переживания. Я ощущал себя дерзким создателем мира, в дела которого никто не посмеет вмешаться! Картины наполнялись жизнью и все больше и больше приносили мне удовольствие. Я нащупал свое!
Тамара была довольна тем, что я «при деле», ей нравилось вставлять в разговорах с соседями фразочки вроде: «Картину Лариона взяли на выставку…», «Он дома почти не бывает, они работают над этюдами»… Сама она мало что понимала в живописи, путала фамилии художников и не могла отличить Паленова от Репина, но ее это не смущало, ведь моя одаренность в глазах общества возвышала ЕЕ!
Это было хорошее время. Каждый день обещал мне новые впечатления и открытия. Во мне постепенно раскрывалась вселенная, непознанный океан, в который я заплывал все дальше и дальше! Никто не смог бы меня убедить в том, что в мире есть что-то более прекрасное и значимое, чем полет в космическом пространстве твоего подсознания! Так я превращался в живописца!