Под сенью Дария Ахеменида
Шрифт:
По общему мнению, генерал-лейтенант князь Белосельский-Белозерский был неплохим человеком, жуиром и острословом. Но он был, извините, паркетным генералом, то есть службу провел в свите государя-императора, - со всеми вытекающими отсюда последствиями. И мой вопрос ясно намекал на это. И хвала Аллаху, аллайхи салам, как говорят персы, что Николай Францевич не сделал мне выволочку.
Иван Васильевич Шольдер курил во дворе. Я велел моему вестовому Семенову привести Локая.
– Кажется, он болеет. В глаза ему смотреть - сил нет, -
Семенов привел моего вороного жеребчика. Иван Васильевич полез ему в зубы, в ноздри, в уши, в пахи, подавил селезенку, понюхал из ноздрей, проверил бабки, копыта, обошел вокруг, поприкладывал трубку.
– Что скажу, Борис Алексеевич. Видите, ноздри и уши чистые. Живот не вздутый. Селезенка и прочее в порядке. Легкие в порядке. Иначе бы из ноздрей потягивало, что из солдатской казармы ранним утром.
– Так ведь невеселый. Смотрите, будто болеет!
– сказал я.
– Недокорм наблюдается, - продолжил Иван Васильевич характеризовать Локая.
– Но это у всех наших лошадей. Попробуйте его морковью покормить, только не усердствуйте. Так, понемногу. А смотрит он и вправду, как наш раввин в Тору. Он уже у вас…
– Полгода. Он привезен из Туркестана с Закаспийской бригадой. Потом достался казаку Первого Уманского полка, после его гибели в Алашкертской долине достался мне, - сказал я.
– Не кабардинец?
– спросил Иван Васильевич и сам же сказал: - Уже вижу, что задаю глупый вопрос. Локай - значит, локайской породы. А до вас как его уже звали?
– Неужели тоскует?
– воскликнул я.
– Понятия не имею, как его звали. Я стал звать Локаем, по породе, потому что записан он локайской породой.
– Ну, что же вы хотите! Давайте будем вас звать не ваше высокоблагородие господин капитан, а давайте вас назовем цырульником Мовшей Рабиновичем!
– тоже воскликнул Иван Васильевич.
– Так ведь он на Локая отзывается. Видите, уже ушами прядает на нас!
– возразил я.
– Таки что, скажите, ему остается!
– развел руками Иван Васильевич.
– Ну, здоров, и слава Богу! А то ведь - на эту чертову Кут-Амару!
– вроде бы успокоился я.
– А скажите, Борис Алексеевич, да, вот мне в голову пришло, скажите, с кем-нибудь из лошадей он дружит?
– спросил Иван Васильевич.
– Кто?
– не понял я.
– Ваш конь Локай. Есть у него среди лошадей друзья?
– снова спросил он и, увидев, что я несколько прионемел от такого вопроса, объяснил: - Видите ли, уважаемый господин Норин, лошади высокоорганизованные в социальном отношении животные. Дружба, неприязнь, семейные чувства им присущи в полной мере. Возможно, он не может влиться в новую для него среду. У нас сплошь кабардинцы, а он локай, он для них чужой, и они ему чужие. Он просто-напросто тоскует у вас. Вполне может быть такое.
– А как же я его подружу… - начал было я.
– Да вы-то не подружите, Борис Алексеевич! Вы-то не подружите. Но вот
– Именно козу?
– в полном недоверии спросил я.
– Только козу. Уж не знаю, какая связь, но только козу!
– выставил вперед руки, будто не пускал меня более ни к одному из животных, Иван Васильевич.
– Козу, Борис Алексеевич, и только козу.
– Н-да, - сказал я, а потом спросил сотника Томлина: - Козу купим?
– Куды-сь нам?
– спросил сотник Томлин.
– Шольдер советует, чтобы Локая полечить, - сказал я.
– Куда порешили, Лексеич?
– уточнил вопрос сотник Томлин.
– На Амарку! И я получил назначение возглавить всю артиллерию!
– сказал я и сам сконфузился выскочившей как бы похвальбы.
Сотник Томлин моего конфуза не принял или не заметил.
– В строй, что ли, в поле?
– спросил он с трудно улавливаемым - или с хорошо скрываемым нехорошим чувством ко мне. И вдруг я понял, за кого он меня считал, когда я работал в штабе.
“То есть, - сказал я себе, - болтаться никем при том же штабе ему не было зазорным. А моя работа в штабе его оскорбляла!” Я был готов вспылить. Он это увидел. Но он не умел просить извинения. Он замыкался или быстро уходил во что-то другое. И сейчас он быстро сменил разговор.
– На Амарку! И где мы емя какавы возьмем?
– спросил он и как бы даже заругался.
– Ну, пришарашимся мы. Ну, отпугнем турченят. А с нас же и спросят наши друзья свою какаву. “А какава где?” - спросят.
– Международная конфузия будет, Лексеич!
И потом, вечером, хлебнув по своему обыкновению местной водки, прозываемой им кышмышевкой, вспомнил мой вопрос.
– Лексеич, а ведь точно. Коза лошадь лечит. Только что ее покупать. Казаки сбегают куда ни есть да притащат!
– с какой-то дымкой в голосе сказал он.
– Ну, это уж после Амарки, - вопреки желанию разговаривать с ним, сказал я.
– Так мы до Амарки ее с боя возьмем!
– встрепенулся сотник Томлин.
Совершенно по-другому принял меня старший офицер Терской казачьей батареи, замещающий должность ее командира есаул Павел Георгиевич Чухлов, прослуживший в этой батарее со дня выпуска в нее из училища. Известно, с какой ревностью обычно принимают старослужащие в свою среду нового командира. И, предупреждая эту ревность, Павел Георгиевич, как старый дядька, посоветовал мне как можно быстрее отличиться, что, конечно, я знал без него. Но он посоветовал не стесняться отличиться и воспользоваться каким-нибудь случаем, совершенно неопасным, но эффектным в плане зрелищности. Я его не понял.