Под сенью молочного леса (сборник рассказов)
Шрифт:
– Бедный Коклюшка, - сказал Скелли.
– Он самый удивительный мальчик на всем белом свете.
– Удивительный Коклюшка, - сказали они в один голос.
– Удивительный, удивительный.
– И затянули нараспев, дирижируя своими прутьями:
– Плавать не умеет.
– Бегать не умеет.
– Учиться не умеет.
– В кегли не умеет.
– В крикет не умеет.
– И держу пари, писать тоже не умеет.
Джордж дрыгнул ногами, стряхивая с себя песок.
– Нет, умею.
– Плавать умеешь?
– Бегать умеешь?
– В кегли умеешь?
– Не приставайте
Они подтащились ближе к нам. Море теперь быстро убегало от берега. Брэзелл погрозил пальцем и сказал с полной серьезностью:
– Нет, правда, Коклюшка, ведь ты удивительный? В самом деле удивительный? Сразу отвечай: да или нет.
– Твердо: да или нет, - сказал Скелли.
– Нет, - сказал Джордж.
– Я умею плавать, я умею бегать, я умею играть в крикет. И я никого не боюсь.
Я сказал:
– Последний семестр он шел вторым в классе.
– Вот и удивительный. Шел вторым, значит, и первым может. Хотя ничего удивительного тут нет. Коклюшка должен идти вторым.
– Ответ на наш вопрос получен, - сказал Скелли.
– Коклюшка человек удивительный.
Они снова затянули свою песню.
– Он здорово бегает, - сказал Дэн.
– Так пусть докажет. Мы со Скелли пробежали утром всю отмель до самого Россилли. Правда, Скелл?
– Всю как есть.
– А Коклюшка так может?
– Могу, - сказал Джордж.
– Ну так беги.
– Не хочу.
– Удивительный Коклюшка бегать не умеет, - затянули они.
– Бегать не умеет, бегать не умеет.
Вниз по склону, взявшись под руки, спускались три девочки - все три светленькие, в коротких белых штанишках. Руки, ноги и шеи у них были шоколадного цвета. Когда они засмеялись, я увидел, что зубы у всех троих очень белые. Как только они ступили на отмель, Брэзелл и Скелли сразу перестали петь. Сидней откинул волосы назад, небрежно поднялся с песка, сунул руки в карманы и пошел к девочкам, которые стояли теперь тесной группкой, золотистые, загорелые, делая вид, будто любуются закатом, теребя свои шарфики, улыбаясь друг другу. Он остановился перед ними, осклабился и взмахнул рукой.
– Здравствуй, Гвинет! Ты меня не забыла?
– Ишь, какой кавалер!
– шепнул Дэн и, кривляясь, взмахнул рукой в приветствии Джорджу, который все еще не сводил глаз с отступающего моря.
– Ах, какая неожиданность!
– сказала самая высокая девочка. Хорошо заученными, легкими движениями рук, будто одаривая всех цветами, она представила Сиднея своим подружкам - Пегги и Джин.
Толстушка Пегги была слишком вертлявая для меня, да и ноги как тумбы и стрижка мальчишеская, эта пусть достается Дэну. Сиднеева Гвинет девица шикарная, ей, наверно, все шестнадцать, чистюлька и недотрога, как продавщицы в магазинах Бена Эванса. Но Джин, застенчивая, с кудряшками цвета сливочного масла, - эта как раз для меня. Мы с Дэном не спеша подошли к девочкам.
Я заготовил две фразы: "Давай по честному, Сидней, без многоженства" и что мы не удержали прибоя к вашему появлению".
Джин улыбалась, крутя пяткой в песке, и я приподнял кепку.
– Привет!
Кепка упала к ее ногам. Я нагнулся, и из кармашка моей спортивной куртки выпали три куска сахара.
– Это я лошадь кормлю, - сказал я и начал виновато багроветь,
Ведь можно было раскланяться, подметая пол кепкой, весело послать им воздушный поцелуй, назвать их сеньоритами, и они улыбнулись бы мне без всякой снисходительности. Или еще лучше: стоять в отдалении, и чтобы волосы мои развевались на ветру, хотя ветра в тот вечер совсем не было, и я стоял бы так, окутанный тайной, и смотрел бы на солнце, недоступный девчонкам, не желающий снисходить до разговоров с ними. Но я знал, что у меня все время горели бы уши, а в животе была бы пустота и бурчало бы, как в морской раковине. "Заговори с ними, пока они еще не ушли", - настойчиво твердил мне внутренний голос, заглушая драматическое молчание, а я стоял, как Рудольф Валентино, на краю сверкающей песком невидимой арены для боя быков.
– Правда, здесь чудесно?
– выговорил я.
Я сказал это одной Джин и подумал: "Вот она, любовь", когда Джин кивнула мне и, тряхнув кудряшками, сказала:
– Да, здесь лучше, чем в Порткоуле.
Брэзелл и Скелли были как два здоровенных громилы, приснившиеся в кошмаре; я забыл про них, когда мы с Джин поднялись на скалу, но, оглянувшись назад посмотреть, что эти двое делают - травят ли опять Джорджа или борются друг с другом, я увидел, что Джордж исчез за скалой, а они с Сиднеем стоят и разговаривают с девочками.
– Как тебя зовут?
Я сказал ей.
– Имя уэльское, - сказала она.
– А у тебя красивое.
– Ну-у, самое обыкновенное.
– Мы с тобой увидимся еще?
– Если хочешь.
– Очень хочу. Пойдем утром купаться. И может, раздобудем орлиное яйцо. Знаешь, ведь здесь есть орлы.
– Нет, не знаю, - сказала она.
– А кто этот красивый парень вон там, на отмели, высокий, в грязных брюках?
– Совсем он не красивый. Это Брэзелл. Он никогда не моется и не причесывается, и вообще задира и жулик.
– А по-моему, он красивый.
Мы пошли на Баттонское поле, и я зашел с ней в наши палатки и угостил яблоком из запасов Джорджа.
– А сигареты нет?
– сказала она.
Когда подошли остальные, почти стемнело. Брэзелл и Скелли шли с Гвинет, держа ее с двух сторон под руки, Сидней был с Пегги, а Дэн вышагивал позади, держа руки в карманах и посвистывая.
– Вот так парочка, - сказал Брэзелл, - проторчали здесь столько времени наедине и даже за ручки не держатся. Тебе надо принимать укрепляющее, сказал он мне.
– Рожайте ребят родине, - сказал Скелли.
– А ну вас!
– крикнула Гвинет. Она оттолкнула его от себя, но засмеялась и ничего не сказала, когда он обнял ее за талию.
– А костерчик не разведем?
– сказал Брэзелл.
Джин театрально захлопала в ладоши. Я хоть и любил ее, но мне не нравилось то, что она говорит и что она делает.
– Кто будет разводить?
– Вот у него, наверно, лучше всех получится, - сказала она, показывая на меня.
Мы с Дэном собрали хворост, и, когда совсем стемнело, костер у нас уже начал потрескивать. В нашей спальной палатке сидели, прижавшись друг к другу, Брэзелл и Джин; ее золотистая головка лежала у него на плече; пристроившись тут же, Скелли нашептывал что-то Гвинет; Сидней с кислым видом держал за руку Пегги.