Под стягом Российской империи
Шрифт:
— Капитан, я не считаю себя вертопрахом. Райчо смягчил резкость:
— Я вижу в вас порядочного человека, поручик. Простите, а к Светозаре я отношусь как к дочери. — Райчо поднялся, сказал, обращаясь к товарищам: — Когда я покидал Систово, тётушка Параскева наделила меня прекрасным сыром, который варила сама. И, конечно, я привёз изрядный бочоночек доброй сливовицы.
— Господа, налейте в свои стаканы ракии и выпьем за прославленного генерала Гурко. Рад, что мы снова в его отряде, — Стоян поднял чашу. — А сливовицу, капитан Николов, поберегите
— До Нового Тырново! — зашумели остальные.
«Любезная матушка — Росица! От скверной, слякотной весны Санкт-Петербурга, как я вам сообщал, попал я в прекрасный уголок вашей чудесной родины. Воистину, если есть рай на земле, то он находится здесь. Так думал я в тот час, когда попал сюда впервые.
Цвели сады, и всё в округе зеленело сочно и ярко. Тихо и ровно гудели пчёлы, и сладко пахло мёдом. — Стоян снял мундир, вытер лоб, снова взялся за перо. — Совсем недавно с помощью ополченца, преданного дружинника, мне удалось побывать в вашем родном селе. Оно, дорогая матушка, всё такое же маленькое и каменистое. По-прежнему молодые Девушки ходят с кувшинами к прозрачному и холодному роднику, а по вечерам поют песни, такие же красивые, как и они сами. Песни всё больше печальные, думаю, оттого, что тяжело сложилась жизнь у этого трудолюбивого и доброго народа.
Я спрашивал, не помнит ли кто вас, матушка, но всюду встречал отрицательный ответ. И только одна на старух вспомнила юную Росицу, которую гвардейский офицер увёз в Россию.
И когда я назвался внуком той Росицы и гвардейского офицера, радости не было предела. В тот вечер у меня перебывало в гостях всё село и меня звали к себе. Я сердцем понял, что все они — мои родственники....
От Василька получил письмо, описывает свою поездку на Кубань, к казакам.
И ещё о чём хочу известить вас, матушка Росица. За Дунаем, в Систове, городе, повстречал я юную, чистую, как светлый день, Светозару...
Любовь ли это, пока не утверждаю. Но, когда я думаю о Светозаре, у меня тепло и ласково делается на душе. Я слышу её ласковый голос, звонкий, как ручей, вижу ясный взгляд и большие, чёрного бархата ресницы. Она улыбается добро, и мне хочется, чтобы у неё родилось обнадёживающее меня чувство.
Баталии наши проходят успешно, и генерал Гурко готов вести нас вперёд...»
Поручик поставил точку в письме к бабушке, вложил в конверт, подписал адрес, подумав, что скажет она, узнав о Светозаре?
Удивления достойно то спокойствие, с каким встретили в ставке главнокомандующего неудачу под Плевной. Получив телефонограмму от Криденера, начальник штаба Непокойчицкий потряс седой головой:
— Как отошли, так и воротятся.
А великий князь Николай Николаевич развёл руками:
— Две тысячи, скажу вам, многовато, но в бою жертвы неизбежны. Постараемся к 30 августа овладеть Плевной, поднесём подарок ко дню рождения государю.
Прибыв, в Главную квартиру императора, Николай Николаевич был невозмутим и спокоен. Царь дожидался его в присутствии военного
— Дорогой брат, — сказал великий князь, — я понимаю ваше огорчение, но на войне всякое бывает. Тем более под Плевной действовали наши малые силы. Теперь пошлём на Османа барона Криденера.
— Генерал-лейтенант упустил момент. Почему его не было там, когда солдаты Шильдер-Шульднера прорвались в город и почти овладели высотами? — вмешался в разговор Милютин. — Введи он в бой резервы, и над Плевной сегодня развевался бы наш флаг. Вообще как-то странно, что генералы упускают победы.
— Плевна будет взята, — резко ответил великий князь. — Штаб готовит новый план.
— Упускаем время. Дали возможность Осман-паше укрепиться. Надеюсь, ты исправишь положение? — спросил Александр у брата.
— Непременно, ваше величество. И в ближайшее время.
— Помилуйте, но нам не следует забывать политику и печать, — подал голос Горчаков. — По поводу нашей плевненской неудачи лорд Биконсфилд уже откупорил шампанское, а рейхсканцлер Бисмарк отправился стрелять дичь.
— Я несу ответственность за Россию и армию, следовательно, мне необходимо побывать среди солдат, — заметил император.
— Чуть позже, ваше величество, — великий князь даже привстал от неожиданности.
— Ты считаешь положение на фронте столь сложным и опасным?
— Нет. Но это будет сковывать деятельность ставки.
— Условимся, Ставка в Тырново, а Главную квартиру перенесём в Белу. И незамедлительно.
Великий князь рассмеялся:
— В Белу, в полевой госпиталь, перебралась и баронесса Юлия Вревская. Она служила в Яссах, в госпитале сестрой милосердия.
Император поднял брови:
— Жена покойного барона Ипполита Александровича? Грациозна и недурна. У неё какая-то связь с сочинителем Тургеневым. Мда-а, горький урок старикам — не надо жениться на юных созданиях, — император фыркнул.
Цинизм императора покоробил Милютина. Он глянул на Горчакова. Министр иностранных дел смотрел в окно.
Александр поднялся:
— Как бы ты меня ни убеждал, — император обратился к брату, — я должен побывать у солдат, своими глазами увидеть, как идёт подготовка к взятию Плевны. — И уже ко всем присутствующим: — Прошу к столу.
Реплика Горчакова о лорде Биконсфилде, откупоривающем бутылку шаманского, и Бисмарке, отправившемся стрелять дичь, имела под собой основания.
Треволнения, доставленные победами русского оружия в русско-турецкой войне, вызвали всеобщее замешательство в Европе.
В палате лордов лорд Дерби, размахивая тяжёлой тростью, брызгал слюной:
— Под угрозой мощь Британской империи. Штык русского солдата ещё немного и упрётся в Стамбул. Русские проникли в Туркестан, мы позволяем им прикоснуться к жемчужине Британской короны — Индии.
Лорд Биконсфилд совещался с королевой Викторией. Англия ограничилась военной демонстрацией и усилением активности британского посла в Стамбуле.