Под тропиком Козерога
Шрифт:
Обычно я договаривался с кем-нибудь из подростков помочь дотащить до места съемочную аппаратуру. В один из дней, когда мы шли по бушу, я приметил сидящего на акации лори — маленького желтогрудого попугая с красной головкой. Птичка вспорхнула, и я в азарте двинулся за ней сквозь кустарник, велев мальчику идти следом. Пройдя шагов двадцать, я обернулся и увидел, что мальчик стоит на месте как вкопанный. Птичка снова взлетела, я поспешил за ней, недовольным голосом приказал своему спутнику не отставать. И тут, обогнув очередной куст, я заметил сидящего старика.
На коленях у него лежал обмотанный листьями длинный деревянный предмет, который он смачивал стекающим с тела потом. Мальчик стоял
В другой раз тот же старик, с которым мы успели подружиться, подвел меня к дереву, к ветвям которого было привязано штук десять длинных, увесистых палок. На одних болтались пучки перьев, другие были замысловато разрисованы по всей длине точечками и перекрестной штриховкой. Эти священные предметы принадлежали другой тотемической группе: ее члены собирались под этим деревом, чтобы общаться с духами своих предков.
Постепенно я начинал понимать, что такие владения разбросаны вокруг станции по всему бушу. Разделенные невидимыми границами, они напоминали мне птичьи территории. Точно так же, например, делят лес дрозды, и это определяет их поведение. Каждый самец имеет преимущественное право на определенную площадь, и, посмей другой дрозд залететь на чужую территорию, владелец поведет себя агрессивно — примет соответствующую позу и начнет бранить нарушителя. Интересно, что виновник, проникший «за границу» в поисках пищи, ведет себя, будучи обнаруженным, крайне трусливо и поспешно убирается восвояси.
Поведение людей в буше вокруг Манингриды было очень похожим, с той лишь разницей, что в подобной ситуации они оказались не по своей воле. В обычных условиях племена аборигенов жили бы на огромной территории, на расстоянии многих миль друг от друга. Никто не нарушал бы священного уединения. Но здесь, в поселении, собралось слишком много людей, принадлежащих к разным тотемам, поэтому возникали трудности и вести себя приходилось осмотрительно.
Мы уже поняли, что аборигены значительную часть времени в той или иной форме посвящали делу.Надо было провести множество мелких ритуальных обрядов, подготовить священные предметы, произнести над ними заклинания, совершить помазания и с наступлением каждого нового сезона отпраздновать корробори.
Я спросил у Мика Айвори, как он относится к такой плотной занятости своих подопечных, ведь это означало нарушение графика работы на лесопильном заводе и в других подразделениях станции. Он ответил, что разрешил проводить малые корроборитолько по выходным. Но все эти ритуалы лишь часть подготовки к грандиозной церемонии, в которой участвует все племя.
В первый раз, когда подошло время большого корробори,Мик понял, что его запреты не властны: церемония состоится, несмотря ни на какие увещевания. Пришлось объявить этот день национальным праздником и даже выдать каждому «сухой паек», поскольку церемония должна была проходить на берегу реки Блайз, в нескольких милях от станции. Однако праздничный день вылился в долгое гулянье, и нормальная работа возобновилась только через неделю.
В следующий раз Мик остановил все работы на три дня, но продуктов уже не выдавал и настоятельно просил всех вернуться вовремя.
Несколько раз мы присутствовали на малых корро-6ори,проводимых племенем гунавиджи. В субботу мужчины собирались в прибрежной эвкалиптовой рощице. Все утро они разрисовывали тела, готовясь к церемонии, а во второй половине дня начались танцы.
Аборигены танцевали двумя группами; в каждой был старик солист, который, притоптывая перед остальными, вычерчивал воммаройна песке сложные фигуры. Танцующие двигались за ведущим, ритмично подпрыгивая и что-то выкрикивая хором. Затем они все разом падали на колени и ползли по песку. Солисты сближались и вдруг начинали тыкать друг в друга пальцами, гримасничая и показывая при этом язык. За происходящим внимательно наблюдала группа юношей с копьями в руках. Когда танец заканчивался, все гуськом шествовали к окраине поселения. Там их ожидали женщины и дети, столпившиеся вокруг дерева с обрубленными ветвями. Солисты, громко распевая, кидались к дереву. Под визг разбегающихся в разные стороны женщин они взбирались на ствол по торчащим веткам, а юноши водили вокруг хоровод, издавая отрывистые вопли.
Разобраться в символике было нелегко. Старики солисты изображали змеев; представление у эвкалипта предназначалось для юношей с копьями и составляло часть церемонии посвящения. Вот, пожалуй, и все, что мы поняли. Остальное было загадкой.
Я разговорился с одним гунавиджи, пытаясь прояснить значение ритуала. К сожалению, ни с одним из членов этого племени мы не сошлись так близко, как с Магани; у меня не было уверенности, что гунавиджи понимает мои вопросы, а я — его ответы. Он мог говорить мне то, что, по его мнению, я хотел услышать; с таким же успехом он мог просто не знать ответа, но из гордости не желал в этом признаться. Скорее же всего он решил не раскрываться, поскольку со временем нас стали считать членами клана Магани. Это можно было понять: большую часть времени мы проводили с ним. Тем самым мы отрезали себя от остальных, и, как и самому Магани, нам не пристало допытываться, что означает тот или иной обряд. Из любопытства нельзя было переступать границы приличия.
Живущие в поселении белые австралийцы не горели желанием познакомиться с ритуалами аборигенов. Управляющий лесопилкой не выказывал ни малейшего интереса. Его отношение к чернокожим согражданам определялось их умением подкатывать бревна к циркулярной пиле и укладывать доски в штабеля. Двум живущим здесь медсестрам даже при желании никто бы не позволил увидеть или услышать то, что происходит во время важнейших церемоний; правда, как на белых, на них не распространялись ограничения, обусловленные обрядами, но все же они были женщинами, а ни одна женщина не допускается в тайные дела мужчин.
Что касается Мика Айвори, то он находился на особом положении. Прояви он хоть малейшую симпатию к одной группе, он не смог бы руководить остальными. Ему следовало оставаться беспристрастным судьей и не выражать кому-либо симпатий. На то были веские причины.
Однажды вечером из лагеря гунавиджи послышались крики и плач. Мы побежали узнать, что случилось. Двое мужчин расхаживали по территории, вопя друг на друга. Вздымая руки, пронзительно кричала женщина. Сцена выглядела «нормальным» скандалом с обменом оскорблениями. По вдруг в воздухе просвистело копье. Я не успел заметить, кто его бросил, как в следующую секунду с противоположной стороны пронеслось другое копье. Лагерь закипел, все пошло вверх дном, забегали взад-вперед мужчины, зарыдали женщины.