Под волнами Иматры
Шрифт:
– Неси, Пискарь, неси скорее дело! – заволновался Мефодий Кириллович. – Что же ты молчал?
Однако гельсингфорский запрос был совершенно темен, и ничего из него нельзя было понять. Гельсингфорская полиция только расспрашивала петербургскую о Кудринском, даже не объясняя причин этого запроса. Мефодий Кириллович внимательно несколько раз перечитал все присланные бумаги и ровно ничего не нашел в них.
– Пискарь, а Пискарь? – просительным тоном заговорил он, оставляя бумаги.
– Что прикажете, Мефодий Кириллович? – невозмутимо спросил хохол.
–
– О чем разузнать, Мефодий Кириллович?
– Да вот зачем понадобился Гельсингфорсу этот наш питерский Кудринский?
– Так за чем же дело-то стало? Запросить их там, пусть бы ответили.
– Держи карман! Так они и станут отвечать!… Нет, это не годится.
– Потребовать, да построже!
– Нет, и это не годится. Финны – народ упрямый, ничего не дождешься. А вот что, Пискарь, поезжай-ка ты сам туда, погляди, пощупай, что, как, нет ли чего?
– Отчего же не поехать? Поеду я!
– Ну, вот и прекрасно! Пойди, приготовься и с первым поездом – марш.
Оставшись один, Мефодий Кириллович большими шагами заходил по кабинету. Прежней тревожной неуверенности в нем и следов не осталось. Инстинкт подсказывал ему, что нити дела, хотя сейчас еще и невидимы, но все-таки близки к тому, чтобы попасть в его руки.
Глава 9
Марья Егоровна едва-едва дождалась, когда ей подадут экипаж. Она и сама не понимала, что такое делалось с ней. Сердце молодой девушки сжималось раз от разу все сильнее, голова горела, глаза и губы были воспалены. По телу то и дело пробегала лихорадочная дрожь. „Как бы не расхвораться, – с тревогой подумала она, – на воздух, на воздух скорее!“
Торопливо одевшись с помощью горничной, она спустилась к экипажу и дала кучеру адрес Кудринского.
– Поскорее! – произнесла молодая девушка, захлопывая за собою дверцу кареты.
Ехать пришлось довольно далеко – совсем в другую часть города. Марье Егоровне все казалось, что экипаж движется слишком медленно и что не будет конца этому пути.
Наконец экипаж, в котором ехала Воробьева, остановился у подъезда какого-то огромного дома.
– Кудринский, Алексей Николаевич, здесь живет? – спросила Марья Егоровна у подбежавшего к ней швейцара.
Тот, видя пред собою собственный экипаж, почтительно обнажил голову и отвечал:
– Так точно, здесь! Только их сейчас нет дома…
Молодая девушка не знала, что ей делать. Она колебалась, и только мысль, что если уж она приехала сюда, так зачем уезжать, не увидав Кудринского, заставила ее принять решение.
– Я подожду Алексея Николаевича у него, – сказала она, выходя из экипажа, – покажите его квартиру.
– Третий этаж, правая дверь, – кланялся швейцар, – я позвоню туда.
Марья Егоровна медленно поднялась по лестнице; представительный слуга открыл ей двери.
– Пожалуйте, барина нет дома, но они скоро будут! – произнес он
Молодая девушка вошла в ярко освещенную переднюю. Ни малейшей роскоши здесь не было заметно, все было просто и вместе с тем опрятно. В гостиной, куда она перешла потом, было так же бедновато, но уютно. Марья Егоровна присела к столу и еще раз огляделась вокруг.
– Не прикажете ли чаю? – спросил стоящий на пороге слуга.
Воробьева взглянула на него. На обыкновенных слуг-профессионалов этот человек походил мало. Глядя со стороны, трудно было подумать, что это – заурядный лакей, служащий небогатому молодому человеку; манеры, тон голоса говорили о том, что этот человек недавно исполняет лакейские обязанности.
Марья Егоровна не замечала, как летит обыкновенно томительное время ожидания. Внезапно народившееся чувство все росло и росло в ее сердце. В этой простенькой и бедно обставленной комнатке было так хорошо, так уютно, что Марья Егоровна так бы вот и осталась здесь. Как ей мила становилась эта бедноватая обстановка! Показная роскошь и великолепие давным-давно уже наскучили, стали противны даже. Контраст с тем, что было раньше, поразил молодую девушку, пробудил любопытство и навел на такие мысли, какие ранее никогда не приходили ей в голову…
„Жить в бедности и отказываться от богатства, которое само дается в руки, – думала Марья Егоровна, – ведь это же геройство, это самопожертвование!… ради кого? Ради совершенно неизвестного существа… Нет, человек, способный на это, не может быть дурным!…“
Вдруг на смену восторгу явились новая мысль, новое чувство.
Молодая девушка вдруг вся как-то сжалась, притихла; на сердце у нее стало опять тяжело.
«Он мне возвратил свободу, он мне сказал, что я вольна в себе, – думала она, – но, может быть, все это он сделал вовсе не ради меня… Может быть, у него есть женщина, которую он любит уже… А я… я…»
Марья Егоровна почувствовала, что слезы подступают к горлу.
Марья Егоровна порывисто поднялась с места и прошлась в волнении по комнате.
„Да, это так, так, и быть иначе не может! – думала она. – Тогда зачем же я здесь? Бежать, скорее бежать… Что он может подумать обо мне? А если вдруг явится сюда та – другая?“
Тихое покашливание прервало эти размышления. Марья Егоровна оглянулась. В дверях стоял слуга.
– Что-то запаздывает Алексей Николаевич? – проговорил он. – Давно пора ему и дома быть!
– Вероятно, что-нибудь задержало господина Кудринского! – холодно произнесла молодая девушка. – Я более не могу его ждать, я уезжаю… Передайте вашему барину, что я буду ожидать его завтра у себя…
– А как позволите сказать ему о вас?
– Я – Воробьева… приезжая…
– Марья Егоровна, госпожа Воробьева? – вдруг вскричал слуга, – батюшки, да как же это я вас по портрету не признал?
– По портрету? – удивилась молодая девушка. – По какому портрету?