Под заветной печатью...

Радченко Юлия Моисеевна

В эту пору петербургский митрополит Григорий пишет секретные доносы: один против «распространения лжеучения Дарвина», другой по поводу не нравящихся ему новых мод, но неведомый доброжелатель пересылает Герцену полные копии этих циркуляров, и Герцен вытаскивает митрополита на всеобщее обозрение.

Некие благочестивые читатели пишут ему за границу и просят, чтобы он не трогал религию, церковь, но Александр Иванович отвечает, и не раз, что он не против чистой веры, но, к сожалению, министры, квартальные надзиратели и святители действуют заодно, донося, усмиряя и угнетая: «Мы только тем оправданы пред всеми и пред своей совестью, мы только тем и сильны, что, сделавшись обличителями за целую родину, мы никогда, ни в чем не делали различия

между министрами и квартальными… Что для нас Адлерберги, Сечинские, Орловы [4] так же равны, как Филареты, Макридии, Акрупирии, Московские, Коломенские, Эчмиадзинские и не знаю какие святители.

4

Крупные чиновники.

Странное понятие о свободе книгопечатания. Ухо русское было железом завешено, ему больно слышать свободную речь; что делать, пусть воспитается к ней!»

За чтение вольных изданий Герцена — тюрьма, каторга. Но все грамотные читают и находят между прочим такие истории: митрополит Литовский донес еще Николаю I на «строптивых» священников и требовал решительной борьбы с «западной ересью». Филарет, испугавшись, что Александр II, только что вступивший на престол, ничего не знает об этом доносе (так как Николай получил его перед самой смертью), повторяет донос еще раз, а тайный друг Герцена (вероятно, тот же чиновник святейшего синода, который сообщил ему о доносах петербургского митрополита) благополучно пересылает всю эту секретную переписку «Искандеру».

«Вот что значило, — напишет Герцен о Филарете, — тридцать лет святительства при Николае. В царствование Александра I Филарет писал кудрявые, масонско-мистические проповеди, был каким-то якобинцем в богословии, так как его катехизис был запрещен синодом, а через тридцать лет николаевского царствования он восхотел суетно совместить белый клобук с жандармским аксельбантом и стал писать уже не толкование на Книгу бытия, которую никак не растолкуешь, а доносы…»

В другой раз, получив еще документ о сотрудничестве Филарета с полицией, Герцен напечатает: «Не все ли равно: в России Филарет пойдет скоро в шефы жандармов, а шеф жандармов в иеродиаконы».

Но главное, на чем Герцен их поддевал, чем вызывал особенную ярость, — он доказывал, что деятельность Филарета и ему подобных противоречит их же христианскому принципу: помогать сирым, убогим, не строчить доносы власти!

«Ничего, любому мерзавцу Филарет даст неба, которое нужно для души; государь даст ему земли, которая нужна для крестьян».

Почитав год-два такие строки и статьи, православная церковь преисполнилась лютой ненавистью к насмешнику и «еретику». И как его взять? Будь Герцен в России, тут бы Филарет знал, как поступить. Но в России — только его вольные, дерзкие, блестящие сочинения!

А Герцен вызывает на бой: а ну-ка, святейшие, выходите, давайте померяемся словом! Знаменитому златоусту Филарету брошен вызов. Чем возразить?

Первая идея: отлучить от церкви.

В июне 1859 года в английской газете неожиданно появляется объявление: «Нам передавали из России, что несколько недель тому назад Петербургский митрополит на собрании святейшего синода Российской империи внес предложение об отлучении от церкви Александра Герцена, широко известного изгнанника, живущего теперь в Лондоне. Все епископы, за исключением Московского митрополита, одобрили это предложение, направленное против талантливого человека, отважного основателя революционного движения в области политической литературы в России, однако император отказался утвердить это решение…»

И Герцен ответил на это — в очередном номере «Колокола», и одновременно по почте послал его «старым, добрым друзьям» — митрополиту Григорию, Филарету, шефу жандармов, самому царю. И они прочитали, так же как тысячи студентов, военных, литераторов, духовных лиц…

«Раз в

жизни, — шутливо заметит по этому поводу Герцен, — предоставился мне случай благословить Григория, митрополита Петербургского, и тут злые люди помешали. Его высокопреосвященство предложил синоду предать меня анафеме. Само собою разумеется, что, следуя евангельскому правилу, я тотчас бы по телеграфу послал клянущему благословение. Нам пишут, что тульский архиерей помешал Григорию возвести меня в чин Дмитрия Самозванца, Стеньки Разина, Мазепы, Емельки Пугачева и… Наполеона».

Герцен откуда-то знает, что его «пожалел» тульский архиерей. Однако англичане настаивали, что умнее других был Филарет, что это он понял, сколь непопулярна будет «анафема» Герцену, как это привлечет к нему многих, как уронит авторитет церкви…

Анафема невозможна. Но как же взяться за Герцена? Как ответить на его нападки? Трудно. Прежде всего потому, что Герцен «государственный преступник», чье имя вообще запрещено упоминать. Значит, надо ему отвечать, не называя имени. Как же это сделать? Обер-прокурор синода Александр Толстой пишет секретнейшую записку «О противодействии сочинениям Искандера» — это подлинный вопль о помощи! Но страх, как бы вездесущий Герцен не раздобыл и данный документ, вызвал такие меры секретности, что записку вряд ли прочитало больше двух-трех самых важных персон: прочитал царь, прочитали Филарет, Григорий — после чего рукопись «исчезла». Только в наше время ее обнаружил в одном из архивов историк-писатель Н. Я. Эйдельман.

Не очень грамотным языком, насыщенным обычным церковным суесловием, обер-прокурор пугает правительство, что если и дальше не остановить Искандера, тогда церковь совсем потеряет авторитет — и самому правительству будет хуже. Но при этом приходится признать колоссальный успех сочинений и вольных изданий врага. «В этих сочинениях, — пишет А. Толстой, — в виде доказательства, со всевозможною тщательностью, цветистым и увлекательным слогом описываются часто пристрастно и преувеличенно: вкравшиеся злоупотребления в управлении, недостаток гражданских учреждений и указания на грязную сторону чиновного и крестьянского быта, с унижением духовенства, дабы лишить правительство с этой сильной стороны нравственной и религиозной поддержки. С сею же целию Искандер преимущественно старается помрачить справедливо заслуженное доверие московского митрополита Филарета, а в оскорблении лица его унизить и самую веру».

А. Толстой пытается объяснить причины бурного успеха вольных изданий. Он пишет: «Главная причина видимого успеха и столь быстрого распространения вышеозначенных сочинений заключается в том, что нет на оные критики, а по религиозным и нравственным статьям духовенство не имеет возможности указать истину, потому что их не читает. Подобное молчание доставляет огромное преимущество к успешному распространению ложных толкований, для подкрепления избранной цели, чем, надо сознаться, Искандер энергически пользуется».

Пожалуй, здесь чувствуется направляющая рука самого Филарета. Забеспокоился властный митрополит — и, видимо, под его диктовку обер-прокурор жалуется. Чего же хотят Филарет, Толстой, Григорий?

Им кажется, что они придумали гениальный план, как «невинность соблюсти и капитал приобрести». Если нельзя называть Герцена в самой России, то надо напечатать против него духовное сочинение за границей…

Высочайшее разрешение было вскоре дано — и тут обнаружилось, что отвечать-то некому. Все лучшие «перья» России были в ту пору либо на стороне Герцена, либо, по крайней мере, не на стороне Филарета… С большим трудом нашелся «охотник», и тогда-то в Лейпциге на средства Филарета была напечатана книга цензора Елагина «Искандер Герцен» — очень наивная, чрезвычайно плохо написанная, где грубые ругательства перемежаются цитатами из Священного писания. Герцен и Огарев сообщили друзьям, что автор той книги едва не достиг своей цели — уничтожить Вольную типографию: они так смеялись, читая сочинение Елагина, что чуть не испустили дух…