Под заветной печатью...

Радченко Юлия Моисеевна

Таким образом, писателю все яснее становились фигуры «с декабристской стороны», но великая объективность художника требовала представить, понять и другую сторону, правительственную, карающую точку зрения.

Тогда-то, в московских разговорах 1878 года, и было названо кем-то важное петербургское имя: Владимир Васильевич Стасов.

Директор Публичной библиотека Модест Андреевич Корф (некогда, как упоминалось выше, одноклассник Пушкина по Лицею) еще в 1856 году ввел молодого ученого в «Комитет для собирания материалов по истории царствования императора Николая I». Целью того комитета (председателем которого был сам Корф) было разобрать бумаги покойного царя, подготовить официальную историю его правления, а наиболее секретные и «не подлежащие печати» документы

переслать во дворец царствующему сыну Николая I. Стасов был одним из наиболее деятельных и знающих работников Комитета (с 1872 года он, между прочим, еще и заведовал отделением искусств в императорской Публичной библиотеке). После смерти Корфа (1876 г.) на Стасова легла основная работа по разборке огромного количества секретных материалов (только часть их была объединена в семнадцать обширных томов!). В это же время в библиотеку продолжают поступать новые материалы и сведения о прошедшем царствовании, и они тоже не минуют Стасова…

Слух о каком-то важном неизвестном документе, связанном с казнью декабристов, дошел до Москвы и весьма заинтересовал Льва Толстого. 16 марта 1878 года писатель обращается к своему постоянному корреспонденту и помощнику Н. Н. Страхову:

«Стасова как члена Комитета и т. д. Николая I я очень прошу, не может ли он найти, указать — как решено было дело повешения 5-ти, кто настаивал, были ли колебания и переговоры Николая с его приближенными?»

Положение Стасова было нелегким. Как официальное лицо в генеральском чине (действительного статского советника), он обязан оберегать правительственную тайну и не подпускать к ней «неблагонадежного графа».

Но Стасов — общественный деятель, мыслитель, демократ, да и просто Стасов-читатель — не мог отказать Льву Толстому; признать незаконным право величайшего писателя на ознакомление с подлинными историческими документами.

И вот 31 марта 1878 года Стасов пишет первое послание Толстому, а через неделю Толстой — Стасову.

Ситуация, непосредственно предшествовавшая письмам, вычисляется довольно легко: Толстой приезжает в Петербург и заходит в Публичную библиотеку в поисках интересных материалов, достоверных подробностей «той атмосферы», то есть — времени Пушкина, декабристов, Александра I и царского любимца, архимандрита Фотия. Один из главных «хранителей древности» знакомится с писателем и обещает помочь… Для начала Стасов пересылает Толстому какое-то письмо Фотия — к сожалению, оно до сей поры неизвестно и ни в бумагах Толстого, ни в Публичной библиотеке не обнаружено. А жаль… Это был, судя по нескольким строкам Стасова, очень интересный документ, дополняющий уже известный образ знаменитого ханжи, изувера, обстрелянного эпиграммами Пушкина, ненавидимого декабристами. Для Толстого же там был еще один факт, укрепляющий его уничтожающий взгляд на господствующую церковь…

Одновременно Стасов предлагал, однако, нечто куда более важное, секретное и как раз то, что в это время чрезвычайно нужно было Льву Николаевичу.

В. В. Стасов — Толстому.

«12 апреля 1878 г.

Я очень рад, что Вам пригодится та записка Николая, про которую я Вам писал. Но копия все еще не в моих руках, раньше начала мая я ее не получу, потому что тот барин, кому теперь принадлежит оригинал, недавно уехал с женой за границу…»

Теперь, много лет спустя, мы знаем, кто был «тот барин».

Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов. Полузабытый поэт-лирик, по воспоминаниям многих современников, человек милый, мягкий, очень добрый и не слишком богатый. Он был большим любителем музыки, на его слова Модест Петрович Мусоргский, между прочим, написал романс «Без солнца»; вообще с Мусоргским поэт был в дружбе, они подолгу жили вместе в меблированных комнатах, виделись ежедневно. Кутузов запоминал импровизации Мусоргского, как мог помогал полюбившемуся музыканту, естественно, был близок и с его друзьями… Тут мы без труда обнаруживаем его естественное «пересечение» со Стасовым, роль которого в поощрении «Могучей кучки», в поддержке Мусоргского

общеизвестна. Посмертный биограф поэта специально писал о близком знакомстве его со Стасовым, «под влиянием которого появились на свет некоторые стихи».

Линия Голенищев-Кутузов — Стасов понятна. Остается добавить, что поэт был внуком Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, а дед (очень дальний родственник великого полководца) был человеком, весьма близким к Николаю I: сначала один из воспитателей юного великого князя, затем — генерал-губернатор Петербурга в страшные месяцы после 14 декабря, член Следственной комиссии по делу декабристов. Именно он, Павел Голенищев-Кутузов, явился главным распорядителем казни пятерых революционеров 13 июля 1826 года…

Время шло. Толстой с нетерпением ждал вестей из столицы. Наконец, 3 июня 1878 года Страхов сообщил, что Стасов «завтра передаст свой драгоценный документ», но «просил о страшном секрете».

Еще через шесть дней —

Толстой — В. В. Стасову.

«9 июня 1878 г.

Не знаю, как благодарить Вас, Владимир Васильевич, за сообщенный мне документ. Для меня это ключ, отперший не столько историческую, сколько психологическую дверь. Это ответ на главный вопрос, мучивший меня. Считаю себя вечным должником вашим за эту услугу. За discrecion [5] свою могу ручаться. Я не показал даже жене, и сейчас переписал документ, а писанный вашей рукой разорвал».

5

Секретность (франц.).

Итак, «тот барин» вернулся, и документ появился.

Толстой не на шутку взволнован: дело, разумеется, не в исторической детали, его волнует вопрос о праве одних людей на жизнь и смерть других, о священности жизни, о добре и зле.

Дмитрий Оболенский, близкий к Толстому общественный деятель, рассказал кое-какие подробности этой истории: у внука генерала Кутузова подлинной записки царя не было; Стасов ошибался, когда писал, что «барину принадлежит оригинал» — только копия! Ох, как не хотел Николай I, чтобы его детально разработанное распоряжение о казни стало когда-либо известно; царь, конечно, повелел немедленно уничтожить документ. Однако генерал Павел Кутузов тоже не пожелал один нести ответственность за тот человекоубийственный ритуал и снял на всякий случай копию с царского приказа. Ее-то и получил Стасов, в свою очередь тоже снял копию и направил Льву Николаевичу с просьбой никому не показывать и не рассказывать (нет сомнения, что Стасов воспользовался в этом случае не почтой, а помощью какого-то верного человека).

Толстой «сейчас переписал документ», и Дмитрий Оболенский помнил, что Лев Николаевич «читал по собственноручно им снятой копии записку Николая Павловича, в которой весь церемониал казни декабристов был предначертан самолично во всех подробностях… „Это какое-то утонченное убийство“, — возмущался Толстой по поводу этой записки».

А ведь речь шла о бумаге, составленной «первым христианином» России: когда декабристы вышли на площадь, Николай I послал митрополитов увещевать «заблудших» (революционные офицеры и солдаты решительно прогнали испуганных и непрошеных парламентеров). Позже три митрополита вводятся в состав Верховного уголовного суда над декабристами и лицемерно, по разрешению царя, не ставят своих подписей под смертным приговором, но благословляют всех, кто ставит…

Но вот уж не церковники, а сам царь, верховный «глава церкви» — прямой царский текст, «утонченное убийство»!

Долгое время собственноручная копия Толстого (фактически «копия в кубе», то есть копия со второй копии) считалась утерянной; полагали, что писатель, боясь скомпрометировать Стасова, уничтожил в конце концов и свою записку. Таким образом, исчезал живой «толстовский» и «стасовский» документ, а вместе с ним навсегда как будто пропадал настоящий текст зловещего распоряжения царя…