Под заветной печатью...

Радченко Юлия Моисеевна

С первых же дней главой старообрядцев становится Аввакум.

* * *

Шумно на Красной площади, много народу толпится здесь. В церкви, что против Кремля, сегодня не пробиться: оттуда разносится гневный голос Аввакума, яростно и страстно проклинающий никоновские указы. А ведь хотел патриарх помириться с буйным попом, даже сделал его протопопом, то есть «старшим попом», — но разве Аввакума можно купить!

— Велит патриарх поклоны в церкви творить не по колену, но в пояс, — сверкая глазами, кричит Аввакум, — да еще и тремя перстами креститься.

Те новости яко зима: так сердце от них зябнет и ноги дрожат. Отец же наш Неронов семь дней как в монастыре молится, и услышал он глас божий: время пришло, глаголет, неослабно страдать!

Врываются в церковь стрельцы с приказом схватить Аввакума, расталкивают собравшихся, пробираясь к протопопу, а тем временем гремит гром Аввакумовых проклятий:

— Слуги антихристовы! Волки в овечьей шкуре! Что замыслили? Веру в народе погубить! Безумные, доколе христиан мучить будете?

Аввакума и с ним еще шестьдесят человек отводят в тюрьму, протопопа запирают в Андрониковом монастыре, где он сидит три дня без воды и пищи. «Никто ко мне не приходил, — пишет он позже, — токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно».

С этого времени жизнь Аввакума и его близких — непрерывная цепь гонений, страданий, яростной борьбы за свои взгляды; борьбы, в которой в полной мере выявились непреклонное мужество, могучая сила протопопа, растущий авторитет его личности и сочинений.

Нелегко нам сегодня принять чью-либо сторону в тех битвах. Многое чуждо, непонятно… Страшны и свирепы царь, патриарх, но и неистовый их противник, кажется, если б оказался у власти — сел на место своих врагов, — то расправлялся бы не слабее…

Очень сложно, трудно нам три века спустя отделять в жизни и речах Аввакума темное от яркого, человеческие заблуждения от мужества и великого таланта, стремление повернуть русскую историю назад — к старине, и силу протеста, которая (независимо от воли самого протопопа) ведет вперед.

Никон хочет сослать Аввакума подальше, в Восточную Сибирь, «за его многие бесчинства». Однако царь не соглашается, он отправляет протопопа в столицу Сибири — в Тобольск. Тамошний архиепископ Симеон, давний хороший знакомый Аввакума, просит прислать ему попов «небражников» и «неплутов».

«Протопопица младенца родила, — читаем мы в „Житии“, — больную в телеге и повезли до Тобольска; три тысячи верст, недель с тринадцать волокли телегами, и водою, и санями половину пути».

Аввакум выехал из Москвы с семьей в шесть человек 17 сентября и прибыл в Тобольск в конце декабря 1653 года, пробыв в дороге свыше трех месяцев.

И здесь он тоже сразу нажил себе врагов. Опять яростно борется с пьянством, развратом, несправедливостью. Но главное, по-прежнему громит Никона, обвиняя его в неправильной вере, грозит, что будет за это в стране три пагубы: мор, меч и разделение.

Никон, конечно, наносит ответный удар, благо нашелся и формальный повод для расправы с неуемным протопопом: поступил донос, что ходит он с посохом, украшенным яблоками, а такой посох положен только архиерею. Приходит приказ отправляться с женой и детьми в далекий Якутский острог, и запрещается впредь

служить. Аввакум понимает, что едет в ссылку не за посох, а за то, что «укоряет ересь Никонову».

Не успел прибыть в Енисейский острог, там ждет его новый приказ — отправиться еще дальше: передали Аввакума в полк воеводы Пашкова, на которого еще раньше поступали жалобы, что тот «беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет». А теперь Аввакум и его семья сами попадают в руки жестокого Пашкова.

Пашкову приказано ехать в Даурскую землю — собрать ясак, разведать про серебряную руду, медь, олово; в грамоте Никона Пашкову предписывалось «смирить» Аввакума — воевода это понял как «мучить».

А дорога и без того невероятно трудна и опасна. Однажды, при переезде через реку Тунгуску, дощаник (плоскодонное судно с палубой, управляемое парусом, веслами или бечевой), на котором плыл Аввакум с семьей, едва не затонул: еле успели ребят из воды вытащить, а все остальное утонуло, парус ветер в куски порвал, кое-как прибились к берегу.

В этих условиях, когда ссыльный протопоп вынужден беспрестанно бороться за свою жизнь и жизнь близких, находясь всецело во власти жестокого и подлого Пашкова, он все равно не унимается, не сдается, как и прежде готов во всем стоять до конца… По дороге полк встречает двух вдов, идущих в монастырь, и воевода решает их насильно выдать замуж за своих казаков, однако Аввакум заступается за женщин. Под нажимом Аввакума Пашков отпускает вдов, но протопопа не простил: у одного из порогов на Ангаре выгнал Аввакума из дощаника и заставил лезть в обход через горы.

«О, горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые, утес каменной, яко стена стоит, и поглядети — заломя голову!»

Однако добрался все-таки Аввакум до своего дощаника и тут же пишет письмо воеводе, который уже дальше уплыл; послание это до нас не дошло, но из донесения Пашкова мы знаем, что Аввакум, в частности, заявлял: «…во всех чинах нет никакой правды!» Пашков приказал наказать протопопа за «непристойные речи» ударами кнутом из твердой кожи, с острыми краями, которые рвали кожу в клочья. Воевода сказал ему: «Когда довольно будет, скажешь „пощади“». Но Аввакум пощады не попросил и вынес все. удары, хотя обычно человек умирал от шестидесяти кнутов. Когда избиение закончилось, Аввакум упал замертво на землю. Ему сковали руки и ноги и положили на казенной дощаник: «Осень была, дождь на меня шел, всю ночь под капелию лежал». Пока его били, Аввакум молился, а сейчас ему в голову пришли иные мысли: «За что ты, сын божий, позволил так мучить меня? Я ведь за вдов вступился!»

Эти мысли терзают Аввакума сильнее физических мучений. «Стало у меня в те поры кости те щемить и жилы те тянуть, и сердце зашлось, да и умирать стал».

Как добрались до Братского острога, велел воевода протопопа в тюрьму бросить. Холод, на обледенелом полу редкая солома, иногда приносят еду, а чаще — забудут. «Гной по всему телу, и вши, и мыши, и стужа, и есть хочется».

Семью поселили в двадцати верстах от Братска, и они едва не погибли от холода, голода, цинги — все съестные припасы и теплые вещи воевода отобрал.