Под знаком четырёх
Шрифт:
Автор: Но представьте, что будущий историк станет судить о нравах нашего времени по Спиллейну, чего доброго, он решит, будто справедливость, порядок и нравственность в наш век утверждались исключительно ударом каблука в лицо поверженного противника. Нет, такие «герои» — монстры…
Критик: Тоже знак времени, а роман насилия отразил, и вполне закономерно, этот прискорбный факт.
Автор: Увы! Как тут не вспомнить слова Кристи: «Насилие столь же ежедневно употребительно, как хлеб с маслом». Впрочем, она
Критик: Но зато она, несомненно, талантлива и, кажется, лауреат Премии Эдгара По?
Автор: И столь же несомненно у нее отсутствует нравственный императив. Как-то она сказала: «Мне общественная страсть к справедливости кажется ужасно скучной и ненатуральной, потому что и жизни, и природе безразлично, существует справедливость или нет».
Критик: Но может быть, она вроде Мегрэ, просто не желает судить?
Автор: А также и жалеть? Ведь Мегрэ жалеет. Да и мир Хайсмит — уже не просто опасный мир Агаты Кристи. Это какая-то вакханалия насилия.
Критик: Ну, тут лучше Грэма Грина не скажешь: «Она создала свой собственный мир, мир клаустрофобии, мир иррациональный, и каждый раз мы входим в него с нерешительностью и опасением, невольно оглядываясь на входную дверь…»
Но вы, однако, попались. Причем здесь «под знаком четырех»? Ваше неизбывное влияние мэтров детектива? И знаменитой формулы Эдгара По? И с Хэмметтом и Чандлером у вас неувязка: у них насилия предостаточно тоже, но никому в голову не придет равнять их с Микки Спиллейном.
Автор: Сказано: времена меняются и мы с ними, — и детектив не исключение. Предположим, что Агата Кристи родилась бы не в 1890 году, а в 1920-м и творческой зрелости достигла в конце 50-х и настольной книгой у нее был бы какой-нибудь роман о Джеймсе Бонде Иэна (он же Ланкастер) Флеминга? Интересно, кто бы тогда был Агатой Кристи? Скорее, существовали бы две Патриции Хайсмит.
И все же есть нечто незыблемое в детективе, что делает его вечным жанром, — его моральная первооснова. Он изначально за справедливость и добро против зла и несправедливости. Поэтому роман насилия — это аномалия, вырождение детектива. Здесь просто используется старый принцип детективной игры, но суть иная. И общего у Хайсмит и Кристи (настоящей, не фантастической) только и получается что формула.
Критик: А ведь вы противоречите себе. Коль скоро мир меняется и детектив к переменам отнюдь не безразличен, то почему же не предположить, что насильственный мир Хайсмит — продолжение «опасного мира» Кристи? Ведь это как раз укладывается в концепцию вашей книги?
Автор (подумав): Конечно, связи сохраняются, и как бы ни хотелось многим писателям все начать с белого пустого листа — традиция продолжалась. Но разумный мир Кристи и «иррациональный» Хайсмит действительно антиподы, ведь герои у Хайсмит — преступники.
Критик: Тогда будьте последовательны
Автор: Статья прелюбопытная. То, что он скромно назвал примечаниями — это его собственные правила «игры». Он считал, что По и Дойл устарели. Он так и говорит: по отношению к современным мастерам По и Дойл — то же самое, что Джотто в сравнении с Леонардо да Винчи…
Критик: Вот видите! Но что же вызывало его возражения?
Автор: Ну, во-первых, он считал, что детектив жанр реалистический, то есть персонажи, обстановка и атмосфера должны быть правдоподобны, а роман — повествовать о реальных людях в реальном мире, поэтому он обрушивается на «Пеструю ленту» Конан Дойла: зачем он изображает такой экзотический способ убийства — с помощью ручной змеи, проникающей через отверстие в стене и спускающейся по шнурку от звонка в изголовье кровати.
Критик: Ну, допустим, способ убийства экзотичен, зато мотив — желание завладеть деньгами падчерицы — самый что ни на есть правдоподобный.
Автор: Чандлер считал также совершенно нелепой завязку рассказа «Союз рыжих» — возможно ли завещать деньги самому рыжему?
Критик: Боюсь, что Чандлеру иногда изменяло чувство юмора.
Автор: Он утверждал, что Дойл был совершенно не знаком с постановкой дела в Скотланд-Ярде. В том же он упрекал и Кристи.
Критик: И ставил им в пример Остина Фримена! Но все это еще больше убеждает меня, что власти По и Дойла он над собой не признавал. Поэтому и сочинял собственные правила. Но, наверное, не он один?
Автор: Да, был еще Роналд Нокс, он поведал миру свои «Десять заповедей детективного расследования»: 1) преступник должен присутствовать в детективном романе с первых же его страниц; 2) в детективном романе не должно быть никаких потусторонних явлений; 3) сыщик-детектив не может быть сам преступником; 4) интуиция сыщика не сверхъестественна, а вполне в рамках нормы; 5) в расследовании ему не должны «помогать» никакие совпадения и так далее. Правила эти Нокс провозгласил шестьдесят лет назад, примерно тогда, когда Кристи опубликовала бунтарский роман «Убийство Роджера Экройда». Ведь там, как мы знаем, рассказчик оказался убийцей, а это было уже вызовом традиции шерлокианы.
Критик: Но на главное правило, утвержденное Дойлом (и Ноксом) — сыщик не может быть преступником, — она не покушалась.
Автор: Это позволил себе только Морис Леблан, виновник существования Арсена Люпена, этого обаятельного проходимца, который, оказавшись в Англии, подвизался там в роли сыщика из Скотланд-Ярда, причем дурачил самого «Херлока Шолмса» догадываетесь, в чей огород камешек? — так что, пожалуй, и на это правило нашлось исключение. Кстати, иронические литературные наскоки на Холмса — тоже проявление бунта.