Под знаком змеи.Клеопатра

Обермайер Зигфрид

— А, Гиппо! Ты тоже ищешь Антония?

Из трех секретарей Клеопатры двое сбежали, остался только Диомед, которого она и послала с тем же поручением, что и меня. Итак, мы вместе взбежали по лестнице и в одном из залов услышали стоны и приглушенные крики. Подбежав туда, мы распахнули дверь и увидели лежавшего на полу императора, лицо его исказила болезненная гримаса, рядом валялся окровавленный gladius. Его личный раб Эрос неподвижно скорчился у окна, из спины его торчало острие меча.

Антоний прижимал руку к груди и на губах его показалась

кровавая пена.

— Эросу… это лучше… удалось, — с трудом проговорил он. — Что с Клеопатрой?

— Она ждет тебя в гробнице.

— Она… она жива?

Диомед кивнул.

— Гиппократ тоже подтвердит это.

— Но… но мне сказали, она… она мертва…

Я повернулся к Диомеду:

— Нам надо забрать его отсюда. Во дворце еще толклись несколько рабов, позови их и пообещай им щедро заплатить.

Я наклонился к Антонию:

— Можно мне осмотреть твою рану, император?

Он кивнул и отнял от груди испачканную кровью руку. Короткий широкий gladius, очевидно, задел сердце и прошел сквозь левое легкое. Насколько я мог судить по своему опыту, вряд ли можно было выжить после такого тяжелого ранения.

Так как я всегда имел при себе кое-какие лекарства, то смог наложить на рану компресс с кровоостанавливающим средством. Затем появился Диомед с двумя рабами, они вынесли громко стонущего императора и усадили его в стоявшие снаружи носилки.

Не раздумывая, я захватил с собой меч императора, стараясь держать его подальше от себя, чтобы не испачкаться кровью.

Как можно быстрее мы отправились к гробнице. Клеопатра уже увидела нас из окна верхнего этажа и нетерпеливо махнула рукой. Однако дверь внизу оказалась закрыта.

— Нужно поднять его! — крикнул Диомед.

— Но как? — возразил я.

— Где ключ? — крикнул я наверх.

— Стража с ворот куда-то исчезла, — отозвалась Ирас.

— Есть там наверху веревки?

К счастью, они нашлись, потому что гробница была еще не окончена и строители оставили приспособление для поднятия камней. Мы покрепче привязали Антония к какой-то доске, и царице вместе с Шармион, Ирас и Мардионом удалось поднять его к себе.

— Ему нужен врач! — крикнул я наверх, однако там, очевидно, все уже были заняты Антонием.

Диомед и рабы куда-то исчезли, и, признаюсь, я испытывал настойчивое желание последовать их примеру. Правда, очень быстро я совладал с ним, но за это время в голове моей пронеслось множество всяких мыслей — нечто похожее, вероятно, испытывает человек накануне смертной казни.

Если ты вернешься к царице, говорил я себе, то, скорее всего, погибнешь вместе с ней. Через несколько часов здесь появятся первые римские солдаты, и вряд ли они будут особенно почтительны с личным царским врачом. Возможно, тебя захватят с собой для участия в триумфальной процессии, а затем удавят в тюрьме — как это принято в Риме. А если ты сейчас сбежишь, как эти стражники, секретари или рабы, то будешь ничуть не лучше этих вероломных созданий. Если я в конце концов и решил остаться, то вовсе не

из чувства долга или пресловутой верности до конца, а скорее из гордости. Да, мое положение при дворе, доверие, которое оказывала мне царица, тесный круг друзей — я гордился тем, что достиг всего этого, и сказал себе, что остаюсь из верности, но скорее не Клеопатре, а самому себе. Мне показалось, что я вновь слышу голос своего отца, который не раз говорил, что настоящей и самой высшей верностью является верность самому себе. Если изменишь себе, то предашь и все остальное.

Пока в голове у меня проносились подобные мысли, взгляд мой упал на маленькое зарешеченное окошко рядом с обитой железом дверью. Я выломал из носилок какой-то металлический прут и вспомнил слова Архимеда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю».

Против ожидания, решетка подалась довольно легко — должно быть, в спешке ее не очень хорошо закрепили. Я опрокинул носилки и, встав на них, протиснулся в узкое отверстие. Потом я вновь кое-как приладил решетку на место, и в темноте ощупью вскарабкался по винтовой лестнице наверх, где женщины как раз старались вернуть к жизни потерявшего сознание императора.

Царицу было трудно узнать. С распущенными волосами, скинув верхнюю одежду, она склонилась над Антонием, гладила его щеки, нежно шептала что-то, лицо ее было испачкано его кровью. Я кивнул Ирас и Шармион, и они бережно подняли свою госпожу.

Компресс, который я наложил, был уже весь пропитан кровью. Я смочил платок специальным сильно пахнущим средством и поднес к лицу императора. Он сразу пришел в себя, огляделся и улыбнулся болезненной улыбкой.

— По крайней мере, я уже в гробнице. Подай мне кубок вина, Олимп.

Царица опустилась перед ним на колени и плача положила голову ему на плечо. Она называла его любимым господином и верным супругом и умоляла не оставлять ее.

Вино заметно оживило императора, лицо его слегка разгладилось, он улыбнулся склонившейся над ним царице, потом взгляд его скользнул по нам.

— Ты можешь считать себя счастливой: у тебя все еще остались друзья — от меня все они давно сбежали… Не печалься, любимая, о том, что наша судьба так переменчива. Вспомни, как много мы достигли и как хорошо нам было. «Panta rhei» — говорит Гераклит — «все течет, все изменяется». Я благодарен богам за то, что они позволили мне окончить жизнь не слюнявым стариком, а как римлянину, побежденному Римом.

Потом он прошептал еще несколько слов, которых мы не поняли. На губах его вновь выступила кровавая пена, он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Я вытер кровь с его лица и спросил царицу, не сменить ли ему повязку, но она только покачала головой и осторожно обняла императора. Мы тихо отошли в угол.

— Она не сможет жить без него — а я без нее, — прошептала мне Ирас.

Что должен был я ответить на это? Наверное, следовало сказать: «В конце концов, у тебя ведь есть еще я, дорогая Ирас, мы уедем в Страну Тростника, начнем там новую жизнь…»