Подари себе рай
Шрифт:
— Пешком, — еле слышно ответил Иван.
— Пешком? — живо переспросила она. — Босиком?
— Нет, — ответил он чуть громче. — Батя новые лапти дал.
Крупская помолчала, достала из тоненькой папки какую-то бумагу, внимательно перечитала напечатанный на ней текст, обмакнула перо в чернильницу и быстро поставила свою подпись.
— Поздравляю, товарищ директор. И еще у меня будет, кроме обычных пожеланий успешной работы, такое напутствие. Внимательно, скрупулезно изучай все, что касается педагогики — у древних, в средние века, сегодня. И во всех уголках мира — в
Она хотела добавить что-то, как почувствовал Иван, важное, тревожившее ее, но лишь махнула рукой, отвернулась и осекшимся голосом проговорила:
— Ступай, дружок. Зайдешь, когда примешь дела.
В приемной ждала делегация учителей-ходоков с Алтая.
— Поздравляю, Иван Гордеич. — Прервав разговор с ними, Лариса Петровна с любопытством воззрилась на новоиспеченного директора. И, видимо довольная тем, что увидела, заверила: — Сегодня же сообщим в училище. Так что с завтрашнего дня можете приступать. «Впервые по имени-отчеству величает, — равнодушно отметил про себя Иван. — Этикет. Что ж, будем привыкать».
Покинув здание Наркомпроса, он миновал меншиковское подворье и направился на Покровку, где в сороковом доме располагалось общежитие Промакадемии. На Чистых прудах забеги конькобежцев продолжались. Теперь, глядя на юношей и девушек, одетых в массе своей скудно, на коньки, примотанные к валенкам, он думал о том, как будет налаживать спортивно-оборонную работу в училище. «Какой же человек будущего без гармоничного развития тела и души? — соглашался он мысленно с Надеждой Константиновной. — Именно души. Ведь можно обладать мозгом гения и быть Геркулесом и в то же время безнравственным негодяем. И, наоборот, духовно возвышенным, почти святым, но средоточием всех болячек и недугов. Наш мир надо строить чистым, светлым, здоровым».
Общежитие располагалось в добротном каменном доме: высокие потолки, большие окна, по обеим сторонам длинных коридоров отдельные просторные комнаты.
— Иттить туда нечего, у Хрущевых никого нету, — нелюбезно отрубила дежурная комендантша на первом этаже.
— А записку можно оставить? — раздосадованный Иван недовольно смотрел на миловидную женщину со строгими, слегка раскосыми глазами. Поправив красную косынку и одернув гимнастерку под новеньким командирским ремнем, она тем же тоном завершила диалог:
— Здесь вам не почта, молодой человек. Жильцов сотни, посетителей тыщи, а я, между прочим, одна.
«Ну и цербер! — в сердцах возмутился про себя Иван. — Не завидую я ее мужу».
Он вышел на улицу и остановился в раздумье. Хотелось поделиться новостью с друзьями. Но Сергей был в отъезде. «Польша! — радостно шепнул он на ухо Ивану при прощании. — Горячая стажировочка». И приложил палец к губам — молчок. Никита наверняка в своей академии. Тут и недалеко совсем — до Ново-Басманной рукой подать. Но он на занятиях, а это святое. Он даже не мог с них уйти, когда однажды Нина возвращалась из какой-то деловой поездки: пришлось ее встречать Сергею.
Он заглянул в ближайшую часовую мастерскую.
— Времени? — переспросил старый мастер, сдвинув на лоб увеличительное стекло. — Его, видите ли, интересует, сколько сейчас времени. Пожалуйста, молодой человек. Сейчас ровно половина двенадцатого. Между прочим, такому серьезному молодому человеку в самый раз обзавестись часами. Представьте, следующий раз вам позарез нужно будет выяснить, который час. А Гершензона — извините, Гершензон — это я — не окажется под руками. Очень даже просто. А я могу вам предложить по очень даже сходной цене «Мозер». И «Буре» могу предложить. Что — нету денег? Так приходите на здоровье, когда будут.
«Поеду в типографию, — решил Иван. — К двум часам должен быть готов очередной номер. Мой последний. Подпишу его к печати — и здравствуй, училище, здравствуй, молодняк, здравствуй, завтра…»
***
Мехлис что-то быстро писал, стоя, склонившись над столом. Никита, войдя в кабинет главного редактора «Правды», остановился у порога. Оторвав на мгновение взгляд от заваленного бумагами стола, Мехлис метнул взгляд на пришедшего и, продолжая писать, резко сказал:
— Мне говорили, что вы такой боевой, бойкий товарищ. Не похоже. Робко жметесь у двери. Проходите и садитесь. У меня к вам дело. Я сейчас последнюю правку внесу в завтрашнюю передовицу и…
Он еще какое-то время продолжал писать, потом крикнул секретаря, передал ему испещренные поправками гранки, сел, впился в Никиту немигающим взглядом:
— Вас, говорят, неделю в Москве не было.
— Да, товарищ Мехлис, по поручению партячейки академии я и еще один товарищ ездили в колхоз имени Сталина для вручения сельхозинвентаря.
— Далеконько ваши подшефные, — заметил Мехлис. — Самарская область. А что за товарищ, с которым вы были в поездке?
— Саша Здобнов, уралец, хороший партиец, верный.
— Как это легко вы разбрасываетесь положительными эпитетами, — криво усмехнулся Мехлис, делая какие-то пометки в своем блокноте. — Хороший, верный! На нашей излишней доверчивости все эти троцкисты, Бухарины, Зиновьевы, Рыковы нас и ловят. Вражья стая!
Он замолчал, опять стал что-то писать. Молчал и Никита. «Не зря говорят про Мехлиса, что он непримиримый секущий бич Политбюро, — думал он. — А с Сашкой я хоть и не съел пуд соли вместе, но в его стойкость верю… А там — кто его знает. Может, я и впрямь слишком легковерный»,
— Ну и что вы увидели в деревне? Убедились воочию в победной поступи коллективизации?
— С мироедами покончено, собственность обоб… обоб… ществлена, — запинаясь, ответил Никита словами газетных реляций.
— Чего вы недоговариваете? — вкрадчиво вопросил Мехлис. — Давайте всю правду начистоту.
— Голод, товарищ Мехлис. Мы в Промакадемии от села далеко. А тут среди селян сами пожили несколько дней, сами хлебнули глоток лиха. Они, что молодой, что старый, от голода еле ноги передвигали. Мы им машины-комбайны, сеялки, а они — «Дайте, родимые, хлебушка».