Подари себе рай
Шрифт:
— Красивая идея! Только при чем тут «мой классовый подход»?
— Очень даже при чем! Хочешь начистоту? Пожалуйста. Только потом не жалуйся своему Трояновскому! Коммунистическое доктринерство, которое вы стремитесь привить детям, пришло на смену религии.
— Нами взяты все десять заповедей.
— Ты хочешь сказать — вы взяли учение, но без Учителя?
— Допустим.
— Ванечка, это же нонсенс! Вы насильно лишаете человека Веры, отнимаете у него надежду на будущее, величайшую из надежд.
— Ты уверена, что каждый, кто верит в Иисуса Христа, искренне убежден, что есть загробный мир? — Иван говорил вяло, без обычного огонька.
— Даже малейшая надежда на это — я убеждена! — удержала очень, очень многих и от малого, и от великого греха.
— А разве не греховно все то, что зиждется на страхе?
— Да не на страхе, Ванечка, не на страхе. На Любви!
Подобные споры происходили между ними обычно вечерами, когда они были совсем одни. Но Иван знал великолепный способ положить конец словесному поединку…
***
Предотъездная суматоха — сколько в ней радости и печали, заветных предвкушений и радужных ожиданий! Нескончаемой чередой идут отвальные — приемы, вечера, вечеринки. Святое дело — составить список подарков, надо никого не забыть, вспомнить вкусы и желания; прикинуть расходы, представить реакции родных, знакомых, сослуживцев, соседей, начальства. Приятные эти заботы перемежаются с заботами служебными, подготовкой отчета в Москве, введением в курс дела сменщика, который приехал «делать революцию», улучшать, совершенствовать, смело идти вперед и выше. На своем «Обворожительном» Иван за последнюю неделю перед отъездом трижды слетал в Вашингтон, а в Нью-Йорке мотался и по Манхэттену, и по Бруклину, и по Квинсу. Побывал и в бедных еврейских лавчонках на Яшкин-стрит, где появление его роскошного «бьюика» неизменно вызывало взволнованное почтение и мгновенное повышение цен, и в величественно-торжественном универмаге «Масу» на Бродвее. В Амторге долго и внимательно изучал он таможенные правила и списки личных вещей, разрешенных ко ввозу.
— У вас, конечно, дипломатический паспорт, — сказал Ивану уважительно один из экспертов. — Однако у нашей таможни семь пятниц на неделе и вообще…
Он не договорил, что «вообще», но Иван его понял. Сокрушенно вздохнув, развел руками: «Сынишка так мечтал, что я привезу автомобиль. Но по нынешним порядкам, если я машину отправлю домой, то по родной столице буду в ней разъезжать буквально без штанов».
— Вашу машину можно здесь хорошо продать, — успокоил его амторговец.
— Нет, я ее Сергею, известинцу, оставляю.
Эксперт понимающе кивнул.
Сергей устроил для друга прощальный ужин у себя дома в самый канун отъезда. Он хотел заказать отдельный кабинет в ресторане «Уолдорф Астория», но Иван запротестовал: «Ей-богу, Серега, устал я от всей этой кутерьмы. И потом, хочу в этот последний вечер побыть без веселой толпы жующих и пьющих.
…Их было четверо — Сильвия, Элис, Сергей и Иван. Еда, обычная американская еда — салаты, стейки с картофельным пюре, кукурузой, цветной капустой, яблочный пирог, — была доставлена из ресторана «Хулиган», который располагался на первом этаже дома Сергея и где его знали все: владелец, шеф-повар, официанты. Вишневого цвета посуда, вишневого цвета бокалы, вишневого цвета свечи.
— Красиво! — как-то безразлично произнесла Сильвия при взгляде на стол.
— Серж с Украины, — заметила Элис, появляясь из кухни с бутылками
— Во Франции ее тоже любят. — Сильвия сняла шубку из серебристой лисы, подошла к трюмо, стала приводить в порядок прическу.
«Хороша! — Элис исподволь разглядывала француженку. — Каждый раз ее вижу и каждый раз открываю новые грани Иванова алмаза. Профиль Жозефины! Бесподобно… Что же теперь с ней будет? Ведь она его, по-моему, любит. Серж говорит — однолюбка. Ну поедет в Россию как туристка, в лучшем случае на месяц, а дальше? У Ивана жена, сын. — Элис вдруг беспокойно обернулась, нашла взглядом Сергея, тревожно улыбнулась. — На ее месте я бы… умерла».
Иван стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу.
— Well, ladies and gentlemen, что в переводе на советский русский будет — товарищи! Давайте дружно скажем «нет!» — унынию и печали. — Сергей сказал это голосом предельно веселым. — Да, мы завтра проводим домой нашего дорогого друга. Но жизнь продолжается. И мы еще не раз и не два обнимем его в Москве, в Париже, в Нью-Йорке. — Говоря это, он разлил по бокалам недавно появившееся в продаже на Восточном побережье калифорнийское шардоне. — Семь футов тебе под килем, Иван, и счастливого попутного ветра! Сегодня он особенно нужен каждому из нас, кто возвращается в Москву.
Звон сдвинутых бокалов был настолько мелодичным, что Элис заметила: «Хрусталь поет песню удачи!»
— А вино отменное! — Сергей первый поставил на стол пустой бокал, поднес к губам салфетку.
Внезапно Сильвия разразилась рыданиями и, уронив недопитый бокал на ковер столовой, бросилась прочь, в спальню. За ней хотел было последовать вконец растерявшийся Иван, но Элис его удержала:
— Лучше я, поверьте.
Когда она вошла в спальню, Сильвия лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, обхватив голову руками. Элис поразил ее плач — тонкий, жалобный, протяжный. Она присела рядом, стала гладить волосы, руки Сильвии.
— Милая, родная, ну разве можно так убиваться, — говорила она, и бесконечная жалость к этой девушке, в сущности еще ребенку, вдруг охватила ее. Она понимала, что Сильвия сама выбрала в любовники женатого человека, что, наверное, она не думала поначалу, что флирт забавы и скуки ради перерастет в столь глубокое, сильное чувство. Но разве любовь подвластна разуму, разве она поддается планированию — сегодня встреча, завтра поцелуй, послезавтра близость и семья? Потому любовь и трагедия так часто, увы — слишком часто, являются синонимами. У Сильвии и Ивана не только различно семейное положение. Различны государства, их социальные системы, и это уже трагедия вдвойне, как и у меня с Сержем. Он, правда, не женат, вдовец, но все остальное — то же. То же! И Элис сама зарыдала. Заглянувший в дверную щелку Сергей, увидев, что обе женщины, обнявшись, плачут, отпрянул от двери.
— Пусть пока успокоятся, — растерявшись, произнес он. Решительно подошел к бару, взял бутылку «Московской». — Давай-ка хряпнем нашей.
Иван молчал. Выпили, не чокаясь. Минут через десять дамы вышли в столовую. Пудра прикрыла следы слез.
— Женщины поплакали, это же так естественно, — деланно рассмеялась Элис.
Сильвия натянуто улыбнулась.
— Ванечка, мне можно водки? — попросила она.
— И мне тоже, — топнула ногой Элис, но туфелька ее утонула в пушистом ворсе ковра. Они выпили разом, не дожидаясь мужчин. Потянулись друг к другу через стол и поцеловались.