Подарок для злодея
Шрифт:
— А такое возможно?
— Как видите, для меня невозможного мало. — он сказал это с неподдельной, задиристой мальчишеской гордостью, Юна даже улыбнулась. Определенно, ему нравилось показывать свои сокровища. Он вытащил из сундука деревянную шкатулочку, с нежностью погладил ее по всем ребрам, неторопливо, смакуя момент, откинул крышку, поднял лежащий в обьятиях шелка и бархата непонятный прямоугольник — размером с Юнин мизинец, серый, со множеством кружков и квадратов. Юна не знала, что это, но послушно рассмотрела прямоугольник со всех сторон. В адмираловых повадках было что-то настолько драконье... Изумруд
— Нажми сюда, — адмиралов коготь показывал на кружок. Юна послушно вдавила палец. Кружок поддался вниз. Что-то щелкнуло. Черный квадратик вспыхнул светом.
— А теперь сюда, — указал на кружок рядом, поменьше.
Юна нажала. Раздался какой-то тихий, дрожащий звук. Василиск бережно вынял прямоугольник из ее руки, положил на сундук, потянул Юну за руку.
— Вы обещали мне танец.
Вслед за музыкой зазвучал чей-то голос. Мужской, негромкий, хрипловатый, с непонятной тоской в интонациях. Язык, на котором он пел, был незнаком. Мелодия — непривычна, отличалась от любой музыки, которую Юна слышала раньше — хоть уличной, хоть в домах знатных господ, хоть в опере, где была всего однажды.
Василиск небрежно сбросил заляпанный пиджак на пол, под елку и обнял Юну за талию. Она положила руку ему на плечо, ладонь сквозь прожженную драконенком дыру на рубашке коснулась голой кожи его плеча. Теплая и твердая. Что-то, похожее на чешуйки, под пальцами.
Огонь в камине притих, зарылся в угольки, некоторые свечи успели погаснуть — они вальсировали почти что в темноте. Неизвестный музыкант пел так тихо, что Юна боялась громко стукнуть о пол каблуком, лишь бы не упустить ни звука. Только где-то в противоположном углу залы время от времени пофыркивала кошка — Изумруд дрых в ее шерсти, сжимая в когтях изумрудный кристалл. От василиска остро пахло бурей и пеплом погасшего костра.
Бывают такие минуты — вне времени и пространства, вне прошлого и будущего, вне обьяснимости словами, капли вечности, отпечатавшиеся на хрупком воске человеческой памяти. Юна забывала дышать, вслушиваясь в тихий голос, вглядываясь в желтый огонь адмираловых глаз, с бережностью человека, стоящего на краю обвала переставляя острые каблуки по гулкому мрамору.
И когда пришла тишина, долго не хотела ни говорить, ни шевелиться, удерживая василиска за плечо. Он наклонил голову совсем близко, полоски зрачков то расширялись, становясь почти круглыми, то сжимались в тонкие иглы и наконец он впился в ее губы поцелуем. Чем окончательно лишил способности мыслить. Юна судорожно вцепилась пальцами в его плечо, ткань рубашки затрещала. Позвонки у него были колюче-острыми на ощупь, как гребень.
Продолжая целовать, поднял на руки, потащил к выходу из залы, вверх по лестнице. Помрачение сознания проходило медленно. «Куда он меня несет?» — наконец подумала Юна. Попыталась высвободиться:
— Да остановитесь вы!
— Не хочу, — василиск ногой открыл
— О чем он пел? Этот, который только что... и две тысячи лет назад?
Удивленный вопросом, ар’Мхари даже выпустил Юну из рук. Он принес девушку в ее спальню.
— О том, что вечер, отьезд, пора расставаться... о разлуке, в общем.
— Какая грустная песня досталась нам от предков.
— Да, нам от них много грустного осталось, но это неважно, — он снова обнял девушку, попытался поцеловать, но Юна уже полностью пришла в себя:
— Не нужно! Господин ар’Мхари!
— Что?
— Отпустите меня!
— Почему?
— Как это — почему?! — возмутилась Юна. — Я же вас едва знаю! Мы едва знакомы, и... Да уберите руки!
— Так что нам мешает познакомиться ближе? Что вы хотите обо мне знать?
— Господин ар’Мхари, если вы думаете, что у дочери башмачника совсем нет понятий о девичьей чести и достоинстве, вы несколько ошибаетесь! Мы с вами договаривались, что я буду нянькой дракона, а не... кем-то еще!
— Мы с вами ни о чем не договаривались, — он удерживал ее за талию вроде бы мягко, но вырваться никак не удавалось.
— Договаривались! Я только поэтому согласилась с вами поехать!
— Только поэтому? А мне показалось, вы рады были сбежать из дому, даже от родных отбивались...
Юна в неожиданной вспышке ярости влепила ему пощечину. Не удержалась, потому что василиск был отчасти прав. Ей хотелось сбежать — и он подвернулся крайне удачно.
— Ну знаете ли, вы последний, с кем я бы уехала добровольно!
— А что, у вас были еще ухажеры? — зашипел. Укусил за плечо. Больно.
Юна взвизгнула, забрыкалась, выдралась наконец из его когтей, забилась в самый дальний угол комнаты. Попыталась найти правильные слова:
— Господин ар'Мхари, я вам доверяла!
— Не помню, чтобы я вас об этом просил.
— Вы сами сказали, что хотите устроить праздник! На настоящем празднике гостям нельзя причинять зло!
— Кто вам сказал, что вы — гость? Вы — мой подарок себе. На праздник... — расплылся в ухмылке.
Юна отвернулась.
— А ведь вы мне даже нравиться начали...
— В ваших же интересах, чтобы я продолжил вам нравиться. Так вам будет приятнее пережить мое близкое присутствие... — опять подошел вплотную, провел большим пальцем по Юниным губам. — Я думаю, вы надолго задержитесь у меня в гостях... Не надо кусать меня за руку. Там чешуя, а вы не дракон, чтобы ее прокусить. Зубки поломаете, будет больно...
Все-таки когда он злой — это совсем не страшно по сравнению с тем, насколько он жуток, когда говорит ласковым тоном. Гнев можно успокоить или направить в другое русло. Радостная уверенность палача в правильности своих действий означает абсолютную безвыходность для жертвы.
— Смертные женщины несовершенны. Ни одна из них не похожа на вас, — шипучие нотки в голосе. Юна попыталась его оттолкнуть, он поймал ее руку, прижал к губам. Девушка всегда верила в свою способность уболтать кого угодно — только Нинель не удавалось, и то, потому что при общении обычно душила злость, хотелось скандала. И сейчас вновь попыталась отвлечь василиска болтовней, хотя почти безнадежно:
— Мавки тоже очень даже смертны. А в чем смертные женщины несовершенны? Василиски, что ли, совершенны?