Подарок инкассатору
Шрифт:
— Ты о чем, Николай Гаврилыч?
— Мне тогда примерно столько же лет, сколько тебе, Шуба было. В те времена филателистов в Москве, да и вообще по стране, насчитывалось гораздо больше, чем сейчас. Всесоюзное общество филателистов, городские товарищества коллекционеров, клубы, кружки. Складывалось такое впечатление, что марки каждый второй собирает.
— Я значки собирал, — вставил Бугор.
— Тоже дело, — не стал спорить старший маршрута и продолжил:
— Мне от бати очень неплохая коллекция марок досталась — и сам в детстве собирал, и с войны
— Ага.
— В общем, в свободное время я не водку в подворотнях пил, а, как это сейчас называется, тусовался среди филателистического бомонда. И однажды познакомился в клубе с одним старичком-филателистом. Ему где-то за семьдесят было, щупленький такой, дряхловатый, весь седой… Тезка мой, Николай Ильич по фамилии, между прочим, Репин.
Уж не знаю, почему он именно меня выбрал, скорее всего, не со мной одним он и раньше находил общий язык. Ты, Шуба, только не ухмыляйся, никакой пошлости, как раз наоборот. Беседовали мы исключительно о живописи. И что самое занимательное — о живописи, касаемой именно рыбалки.
Только этот Николай Ильич, в отличие от тебя, Шуба, рыбалку ненавидел. Зато охоту очень любил и марки именно по этой теме собирал. Между прочим, охотников на марках, да и в живописи, тоже немного, но все-таки на порядок больше, чем рыболовов.
Короче. Побеседовали мы с ним пару раз в клубе филателистов, а потом и на улице, винцо употребляя. А на третий, тоже после бутылочки винца, пригласил меня Николай Ильич Репин, как он сам выразился, на миниэкскурсию, и я, естественно, будучи в подпитии, согласился. Приехали к нему домой, вернее, на квартиру, в которой, по всему, ни он, ни еще кто-то постоянно не жил. И так вышло, как мы туда ехали, и хотя бы приблизительный адрес я не запомнил. А когда обратно один в еще большем подпитии до метро добирался, вообще чуть-чуть не заблудился, хоть и коренной москвич. Где-то в центре дом находился, в каком-то переулке в районе Мясницкой или Чистых прудов — точно я не сориентировался.
Зашли в квартиру эту нежилую. Сколько в ней комнат — не знаю, был только в одной, в которой на каждой стене висело по картине. Четыре картины на четырех стенах. И что бы вы думали, на них было изображено?
— Сцены охоты? — логично предположил Серега.
— В том-то и дело, что не охоты, а рыбалки! Но самое поразительное, что все четыре картины, по словам старичка Николая Ильича, принадлежали перу известных российских художников! Помните известное полотно «Купание красного коня»?
— Петров-Водкин написал.
— Правильно, Шуба. Кузьма Сергеевич Петров-Водкин. И на одной из картин в той потаенной квартире был такой же красный конь, и на нем сидит верхом голый парнишка в похожей позе, только в руке у него простенькая ореховая удочка. На второй картине та самая сказочная васнецовская Алёнушка сидит на камне, на берегу мрачного пруда, но не грустит-печалится, что братца Иванушку никак отыскать не может, а напряженно всматривается в поплавок, от которого по воде круги расходятся, и вот-вот готова сделать подсечку.
— Здорово!
— Был
— Знаю! — воскликнул Серега. — У меня марка есть — «Купчиха за чаем» называется. На той марке еще и кошка имеется.
— Опять ты прав, Шуба. В квартире Николая Ильича на третьей картине купчиха не просто за самоваром сидит и чаи распивает, а, не будь дура, ловит в озере на удочку рыбу, а кошка нетерпеливо ждет, когда ее очередным карасиком угостят.
— Вот это да!
Но больше всего меня поразила четвертая картина, на которой берег великой русской реки Волга, неповоротливая баржа и артель бурлаков. Но только не тянут бурлаки эту баржу под испепеляющим летним зноем, а все до одного стоят кто по колено, а кто почти по пояс в воде с удочками в руках.
— Нифига себе!
— Ну, это ты, Гаврилыч совсем уж загнул, — недоверчиво покачал головой долго молчавший Бугор.
— Можешь думать, что загнул, — спокойно отозвался рассказчик.
— Да хорош тебе, Фома неверующий! — рассердился Костиков на водителя. — Николай Гаврилович, а кто картины-то написал? Не оригиналы же там висели?
— Хороший вопрос, Шуба. Мы пока картины разглядывали и еще одну бутылку вина усугубляли, Николай Ильич мне все душу изливал. Говорил, хочет на склоне своих дней поделиться хоть с кем-нибудь, какими сокровищами всю жизнь владел. По словам старика, он всех этих художников еще при жизни застал в добром здравии. У одного он картину с рыболовным сюжетом купил, у другого на какое-то серебро обменял, у третьего и вовсе из мастерской украл.
Ну а бурлаков-рыболовов ему якобы автор лично подарил. Старик мне даже обратную сторону картины показал с надписью в углу: «Репину от Репина» и автографом самого Ильи Ефимовича.
Николай Ильич ненавидел рыбалку, потому что его самого в детстве кто-то крючком за губу вместо рыбы поймал. В двадцатые годы, когда в стране черте что творилось, умудрился завладеть картинами. Уничтожить произведения искусства рука не поднималась, зато получилось спрятать в потайной квартирке, чтобы никто их увидеть не смог. И ведь очень удачно прятал, всю свою жизнь…
Я, между прочим, после того случая много времени потратил, изучая историю русской живописи. И, между прочим, вполне неплохо изучил…
— А что же тот старик? — Серега был в высшей степени заинтригован.
— Не знаю. Больше ни разу его не видел.
— Нет, Гаврилыч. Завираешь ты все!
— Да, завираю, завираю. Не переживай так сильно, Бугор.
За разговорами инкассаторы не заметили, как развезли по сбербанкам все ценности. Будь на месте Гаврилыча любой другой инкассатор, Серега с Бугром во время маршрута заехали бы в какое-нибудь кафе и пообедали. Но принципиальный ветеран инкассации подобных нарушений не допускал и сразу после того, как Костиков избавился от последней сумки, они вернулись в родной участок инкассации, отчитались о проделанной работе и сдали оружие.