Подарок инкассатору
Шрифт:
— Постоянно снятся, — бодро ответил Костиков, подходя к заваленному бумагами столу и присаживаясь на стул напротив капитана. — Причем, сны цветные и очень достоверные.
— Достоверные, говоришь? — поскреб подбородок Клюев.
— Я, Борисыч, в своих снах словно бы еще одну жизнь проживаю. Вернее, несколько жизней…
— А почему ты говоришь об этом с такой неприкрытой радостью?
— Да потому что интересно эти сны смотреть. Пусть даже меня в них убивают. Вернее, пытаются убить, ведь всякий раз, в самый последний момент, когда моя гибель кажется неминуемой,
— Хм, интересно… Получается, во сне ты сознаешь, что спишь?
— Осознание приходит в самый критический момент. Ну, типа, падаю я в пропасть, и сам себе говорю, мол, не должен я разбиться, мол, все это всего лишь во сне происходит.
— А если во сне что-то непонятное происходит?
— Тем более прикольно — узнать, что дальше будет. Только…
— Только?
— Обычно на самом-самом интересном месте сон как раз обрывается. Особенно обидно, если что-нибудь эротическое снится.
— Вот-вот, — ухмыльнулся Клюев. — Мне тоже сегодня приснилось это самое, эротическое…
— О, Борисыч! Ты сколько лет женат? Неужели наяву женских ласк не хватает?
— Хватает, конечно! А по поводу снов… Так это ты, Шуба во всем виноват. Ты — со своими пластилиновыми фантазиями.
— Здрасте, в поле не ходи! Можно подумать, я…
— Знаешь, что мне сегодня полночи снилось? — перебил Клюев, и сам же ответил. — Твоя «Лыжная прогулочка», вот что.
— Прикольно! И кто же, так сказать, был в главных ролях?
— Я лично и был в главной роли. А девчонку не узнал. Ты кого себе представлял во время ее лепки?
— Никого конкретно. Просто абстрактная лыжница. Так вы с ней…
— Да! Да, мы с ней, — Серега подумал, что сейчас Борисыч начнет кричать, но тот наоборот понизил голос. — В моем сне мы с ней точно такие же, как в пластилиновой композиции: я в милицейской форме, она — в очках, ярко-красной шапочке, рукавицах и на лыжах… Только мы не по снежку на зимней поляне катимся, а торчим посередине ровненького такого газона с коротко подстриженной зеленой травкой.
Клюев замолчал, кажется, собираясь с мыслями. Серега тоже не находил слов, хотя, конечно же, догадался, что газон, про который говорил капитан, вернее, маленькое футбольное поле, был вылеплен им менее суток тому назад.
— И главное в этом самом сне… — наконец, продолжил Клюев, — я очень переживаю и беспокоюсь совсем не о том, что изменяю любимой жене, которой, кстати, в реальной жизни ни разу не изменял. Больше всего меня волнует, куда же вдруг подевалась зимняя поляна, и хорошо ли смазаны лыжи, чтобы на них еще и по траве бегать?
— Оригинально, — сглотнул Серега.
— Хочешь выпить? — отреагировал капитан. — У меня есть. Или тебе нельзя?
— Я сегодня на вечернем маршруте сборщиком бегаю, — развел руками. — Чем сон-то закончился?
— В том-то и дело, что он только начинался и почти сразу обрывался. Как констатация факта, что вот такая со мной приключилась ситуёвина, а чем все закончится — сам думай. И так — раз за разом, раз за разом.
— Чувства какие-нибудь при этом испытывал, Борисыч?
— Чувство
— А к девушке, какие чувства испытывал?
— Абсолютно никаких!
— Но вы вроде как… совокуплялись? — продолжал допытываться Серега.
— Совокуплялись, — не стал отрицать Борисыч. — Только при этом она была для меня будто бы и не человеком вовсе, а… куклой.
— Куклой? Резиновой?
— Скорее… пластилиновой. Да что ты меня допрашиваешь?! — встрепенулся капитан.
— Ничего я не допрашиваю. Сам про сны заговорил и сам же теперь недоволен.
— Я лучше выпью, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал капитан. Извлек из нижнего ящика своего стола фляжку коньяка, вмиг свинтил крышку и приложился к горлышку.
— Твой вечерний маршрут — твое личное дело. А у нашего командира сегодня юбилей, скоро отмечать начнем.
— Собственно, ради этого я к тебе и приперся, — в руках у Сереги появилась небольшая прозрачная коробочка. — Но после твоего рассказа засомневался, стоит ли показывать пластилинового подполковника Заводнова, — вдруг он тоже начнет в сновидениях являться…
— Слепил?! Ух, ты! Великолепно! — глаза Клюева заблестели, возможно, потому что выпил, не закусывая, или и в самом деле так понравилась новая поделка скульптора, которую тот выставил на стол.
— Как живой Завод наш! Ребята просто обалдеют!
— Я тут еще кое-что слепил, — Серега протянул Борисычу ладонь, на которой лежал миниатюрный рюкзачок с торчащим из бокового кармана горлышком бутылки. — Можно добавить к композиции. Если только твой начальник не обидится, что это как бы намек на алкоголизм.
— Какой там обидится! Наш Завод выезд на рыбалку и вообще на природу без бутылки, даже без двух или трех, считает никчемнейшим препровождением времени! Завод может закрыть глаза на пьянство во время службы, но если на природе в его компании пусть даже язвенник-трезвенник не позволит себе опрокинуть хотя бы стопочку, — все, считай он в списке неполноценных работников, со всеми вытекающими.
— Хороший у вас начальник, — сказал Серега, прикрепляя пластилиновый рюкзачок рядом с пластилиновым подполковником-рыболовом…
Прежде чем отправиться на очередной маршрут инкассатор-сборщик занимался подбором порожних сумок. Все сумки — из плотного брезента, со специальным металлическим замком-застежкой, были пронумерованы и хранились в сумочной комнате, в которой хозяйствовал самый пожилой из всех работников банка дядя Миша Хлепатурин. В обязанность дяди Миши входило, проверять сумки на их целостность (если в брезенте обнаруживалась даже маленькая дырочка, сумка считалось бракованной) и складывать по стопкам — отдельным для каждого маршрута. Сборщику же предстояло, сверяясь с явочными карточками каждой инкассируемой организации, распределить сумки по очередности, согласно которой планировалась работа маршрута.