Подарок
Шрифт:
Он отмерил в кружку две чайные ложечки растворимого кофе. Кружку в виде здания нью-йоркского управления полиции привез ему из Нью-Йорка в качестве рождественского подарка один его сослуживец. Рэфи притворялся, что подарок оскорбляет его эстетические чувства, но на самом деле кружка была удобна и кофе из нее успокаивал. Сжав ее в руках в то первое утро, он сразу перенесся мыслью на пятьдесят лет назад, когда тоже получил от родителей в подарок на Рождество игрушечную полицейскую машину. Он холил и лелеял этот подарок, пока однажды не оставил машину на дворе на всю ночь и дождь не попортил
Вместо всего этого, убедившись, что в кухоньке он один, Рэфи всыпал в кружку пол-ложечки сахара. Преисполнившись некоторой уверенности, он кашлянул, дабы заглушить шуршание пакета в тот момент, когда ложка, вновь опустившись в него, вынырнула уже полной с верхом. Не пойманный за этим проступком, он, совершенно обнаглев, опять полез в пакет.
— Бросить оружие, сэр! — властно выкрикнул от дверей женский голос.
Испуганный вторжением, Рэфи вздрогнул, просыпав сахарный песок с ложки. На столе образовалась неряшливая кучка. Пора вызывать подкрепление.
— Пойман на месте преступления, Рэфи! — Подойдя к кухонному столу, его коллега Джессика быстрым движением выхватила у него ложку.
Она достала из шкафчика свою кружку, сувенирную, подарок Криса Крангла, и пододвинула ее через стол к кружке Рэфи. На секунду пышные груди белотелой Джессики уперлись в его полицейскую машину, и у Рэфи мелькнула мальчишеская мысль: как приятно, должно быть, ребятам-полицейским внутри такое прикосновение.
— И мне тоже! — Эти слова прервали цепь его видений — полицейских, обжимающихся с Джессикой Рэбит.
— Пожалуйста, — поправил ее Рэфи.
— Пожалуйста, — повторила она его голосом и закатила глаза.
Джессика была новичком. Она появилась в участке лишь полгода назад, но и за столь короткое время успела едва ли не вскружить голову Рэфи. Он питал слабость к этой двадцатишестилетней, в пять футов четыре дюйма ростом, крепкой блондинке, с такой готовностью и сноровкой выполнявшей любое задание. К тому же он чувствовал, что она привнесла в их полностью мужской коллектив столь необходимый дух женской предприимчивости и энергии. Многие из его товарищей согласились бы с ним, но, может быть, по причинам несколько иным, нежели его собственные. Он относился к ней как к дочери, которой не имел. Или же как к дочери, которую имел, но потерял.
Выкинув из головы ненужные мысли, он стал смотреть на Джессику, стряхивавшую просыпанный сахарный песок со стола.
Несмотря на всю ее напористую энергию, глаза Джессики, миндалевидные, темно-карие почти до черноты, таили в своей глубине что-то невысказанное. Как будто из свежего, недавно нанесенного слоя почвы вот-вот должны проклюнуться ростки — травы или злаков, что ждут своего часа под спудом. В этих глазах была тайна, познать которую он не слишком стремился, довольствуясь твердой убежденностью, что, какова бы ни была эта тайна, именно она побуждает
— Ну, пол-ложечки меня не убьет, — проворчал он, пригубив кофе и решив, что в самый раз была бы еще ложка.
— Если, прижимая к обочине «порше» на прошлой неделе, вы чуть не окочурились, то вам для этого и пол-ложечки хватит. Вам что, нового сердечного приступа захотелось?
Рэфи вспыхнул.
— Да ерунда все это, сердце просто пошаливает, и не надо так шуметь! — прошипел он.
— Вам нужен покой, — сказала Джессика уже тише.
— Доктор сказал, что у меня все в норме.
— В таком случае ему самому голову проверить не мешает — до нормы вам далеко!
— Ты и знаешь-то меня всего полгода, — буркнул он, передавая ей кружку.
— Такие полгода целой жизни стоят, — усмехнулась она. — Ладно, так и быть, возьмите коричневый, — виновато добавила она и, набрав полную с верхом ложку из пакета с коричневым сахаром, высыпала ему в кружку.
— Коричневый сахар, коричневый рис, все коричневое. Помнится, было время, когда жизнь моя наполнялась более радужными тонами.
— Наверняка было время, когда вы и ноги свои видели, поглядев вниз! — моментально парировала она.
Старательно размешивая сахар в его кружке, она устроила в ней маленький водоворот, и, наблюдая это, Рэфи думал, что будет, если нырнуть туда с головой: выпрыгнет ли.
— Если этот кофе вас убьет, чур, я не виновата, — сказала она, передавая ему кружку.
— Если я помру, я стану преследовать тебя — буду являться тебе до самой твоей смерти.
Она улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными — улыбка лишь тронула губы и замерла где-то у переносицы.
Он следил за тем, как утихает водоворот в его кружке, а возможность прыжка в другую реальность уносится вместе с поднимающимся вверх паром вверх. Да, чертовски трудное выдалось утро. Не до улыбок. А может, не совсем так. Может, тут уместны ухмылки. Непонятно.
Рэфи передал Джессике кружку с кофе — черным, без сахара, как она любила, и оба склонились над столом друг против друга, каждый дуя на свой кофе, — ноги уперты в землю, душа витает в облаках.
Он глядел на Джессику — обхватив ладонями кружку, она вперилась туда взглядом, словно то был магический кристалл. Как было бы хорошо, если б это было так, если б обладали они даром предвидения, чтобы предотвратить многое из того ужасного, чему оказались свидетелями. Ее щеки были бледны, а глаза окружены розовой тенью — единственный след пережитого утра.
— Ничего себе утречко, верно, дружок?
В миндалевидных глазах что-то блеснуло, но она тут же опомнилась, взяв себя в руки, кивнув и сделав глоток в качестве ответа.
По легкой гримасе, которую она постаралась скрыть, Рэфи понял, что она обожглась, но, словно наперекор очевидному, сделала второй глоток. Даже кофе, и тому она бросает вызов.
— В мое первое дежурство на Рождество я всю смену проиграл в шахматы с сержантом.
— Повезло, — наконец подала она голос.
— Ну да, — задумчиво кивнул он. — Хотя тогда я так не считал. Тогда я рвался действовать.