Подарок
Шрифт:
О чем он говорит, почему он такой чужой и холодный? Повторяет снова и снова, что любит ее — а в глазах нет ничего, кроме усталости и боли. Он же уже нашел ее, и привез домой — а теперь спрашивает, хочет ли она остаться с ним? Неужели он сам не понимает?!
Не выдержав, Карен бросилась к нему, вцепилась в плечи — и вдруг оказалось, что он совсем близко и нет никакого океана, разделяющего их. Знакомый запах, знакомое тепло — все было здесь, стоило только протянуть руку! И, уткнувшись лицом ему в грудь, ища у него же защиты от его холодности
— Я не могу без тебя, я не хочу без тебя... я не могу без тебя... пожалуйста... я не могу без тебя...
И Дел оказался безоружным перед этим потоком слез. Последние остатки так тщательно выстроенного им холодного самообладания рухнули, он обнял Карен, прижал к себе изо все сил и запутался пальцами в шелковистых волосах, твердя то единственное, что мог сейчас выговорить:
— Ну, что ты, девочка, что ты... Я с тобой... Не плачь, все хорошо, я с тобой...
Она постепенно переставала плакать, но не шевелилась. Дел снова был рядом, свой, теплый и родной, его сердце знакомо билось под ухом и руки — большие, горячие, нежные — обнимали ее. Как в прекрасном светлом сне, как в сказке. Он сжимал ее так сильно, что Карен едва могла дышать, но не замечала этого, наслаждаясь звуком его голоса.
Почувствовав, что она уже не плачет, Дел отстранился. Она подняла голову и увидела, что в глазах его больше нет отчуждения.
— Значит, ты хочешь быть со мной?
Карен судорожно кивнула, задыхаясь, не в силах говорить, но крепко держась за него обеими руками, словно боясь, что он внезапно исчезнет. Снова уткнулась в него лицом и почувствовала, что он резко выдохнул, будто сбрасывая с себя какой-то неподъемный груз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Не выпуская ее из рук, он пересел на диван. Заметил, что Карен опять босиком, подтянул поближе и зажал в ладони холодные пятки. Теперь было хорошо. Теперь все будет хорошо.
Ее руки медленно поползли вверх, и Дел зажмурился — тонкие пальцы робко и осторожно дотрагивались до него, словно проверяя, все ли на месте — спина, плечи, шея. Наконец пальцы добрались до головы, пробежались по волосам, зарылись в них и слегка взъерошили.
— Тебе постричься пора, — неожиданно сказала Карен.
Он усмехнулся — настолько это было по-женски.
— С тобой пострижешься.
— Ты очень сердишься?
Ему было трудно ответить на такой вопрос. Рассказать, как иногда он готов был придушить ее или что он пережил за эти дни? Зачем? Она устроилась у него на груди, обняв его обеими руками под пиджаком — и именно это было сейчас важнее всего.
— Нет... я вообще почти не сердился. Только очень боялся за тебя. И себя все время ругал.
Она вскинула голову и непонимающе уставилась на него.
— А себя-то за что?
— Я должен был заметить, что тебе плохо.
Повернувшись набок, Карен легла,
— Ты не мог заметить. Мне было хорошо с тобой — мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой — все время, с самого первого дня. Только на озере, когда подъехала полицейская машина — я же не знала, что это Кэсси, и подумала, что за мной. Вот тогда я и поняла, что нельзя мне с тобой оставаться, чтобы тебе неприятностей из-за меня не вышло. И с тех пор я про это часто думала — когда тебя рядом не было или когда ты спал. Только все время казалось — ну еще немножко, еще немножко пожить и порадоваться.
Дел приподнял ее лицо — глаза уже налились слезами, но губы упрямо пытались улыбнуться.
— Я иногда думала — хоть бы мне под автобус, что ли, попасть, чтобы до конца хорошо было.
— И ты говоришь, что тебе со мной было хорошо? Это ты называешь — хорошо?
Карен кивнула, погладила его по лицу — и все-таки улыбнулась.
— Конечно! Я каждое утро просыпалась, и ты был рядом — такой смешной, сонный, лохматый... И улыбался, и можно было до тебя дотронуться. И я знала, что еще не сегодня конец... — она вздохнула, — тебе про ребенка Томми сказал, да?
— Да.
— Кроме него, никто не знал. Я сама узнала только за день до экзамена.
— И мне не сказала... а ему сказала.
— Извини... Мне стыдно было признаться, что я тебя так подвела. И я не хотела, чтобы ты на меня сердился... в последний день.
— И ты думала, что я не буду тебя искать? Увижу, что тебя нет — спокойно сяду и буду ужинать? Пирожки еще мне оставила.
— И еще котлеты... в морозилке, — сообщила Карен унылым голосом.
Ему захотелось наорать на нее, встряхнуть, обнять — Дел уже не знал, смеяться или плакать.
— Ты что, меня совсем сволочью считаешь? — почти рявкнул он, все-таки слегка встряхнул — и прижал к себе. — Ты что думала — я смогу жить, зная, что ты неизвестно где, одна, без денег — да еще беременная? Да я тут чуть не свихнулся, когда Томми мне так спокойненько заявил, что он два дня тусовки проверял — нет ли тебя, случайно, там!
— Ну и зря, — сердито буркнула Карен, — глупо.
— Что глупо?
— Проверять было глупо. Ты что, не понимаешь, что я... после тебя... не смогла бы, — зажмурившись, она замотала головой, — ни за что.
И он ответил — тихо, почти шепотом:
— Я так и подумал.
Она замерла, широко открыв глаза, вглядываясь в него, словно спрашивая, правда ли это. Дел кивнул.
— Томми сказал, что все проверить надо. А я и так знал, что тебя там быть не может. Знал — и все.
Карен выдохнула со звуком, похожим на рыдание, и внезапно потянулась к нему, целуя всюду, куда могла достать — в подбородок, в уголок рта, в шею — без слов объясняя, как соскучилась, как одиноко и холодно ей было без него.