Подчасок с поста «Старик»
Шрифт:
Поел, потом попросил у сестры книгу. Принесла что-то совершенно растрепанное, без начала и конца. Оказалось, «Война и мир», второй том.
Читал недолго: замельтешили какие-то черные мухи перед глазами. Незаметно задремал. Проснулся — снова за книгу, но тут к нему подсел один из больных.
— Ты кто? — спросил свистящим шепотом.
— Как кто? — не понял Недоля. — Красноармеец…
— Это я понимаю, — улыбнулся больной, — а вообще ты кто?
— Да говорю же — красноармеец…
— Ну чего ты скрываешь!
— Я не скрываю.
— Говори! Очнулся
Помолчал и, понизив голос:
— Скрывай — не скрывай, а отсюда один путь — к Реденсу [5] . А тот — прямым сообщением в штаб Духонина…
Улыбнулся как-то загадочно и совсем уже приглушенным шепотом:
— Вот мы решили отсюда того…
— Да оставь ты его, — прервал другой голос. — Видишь, слаб человек. Только обузой будет…
5
Редене С. Ф. в описываемое время был председателем Одесской губчека.
Из этого разговора Тимофей ничего не понял и сразу же забыл о нем, углубившись в книжку. Потом пришел Неуспокоев, распорядился перевести Недолю в общие палаты и долго расспрашивал о событиях на посту. Да что мог Тимофей сказать? Только то, что видел и слышал.
— А куда Арканов делся?
Этого Недоля не знал.
Неуспокоев остался недоволен. Пообещал еще прийти и просил вспомнить все хорошенько.
Этой же ночью из арестантской палаты те двое убежали. Готовились, наверное, не один день: успели и решетку перепилить, и веревку из простынь связать — палата была на третьем этаже.
Крепко ругался Неуспокоев. Дежурных врача и медсестру пообещал посадить, да и главврачу досталось, почему не сообщил, что они уже поправились. И к Тимофею подсел:
— Ты вместе с ними лежал, ничего такого не замечал?
— Не-е… — ответил, но тут же вспомнил о странном разговоре. Рассказал.
— Чего же ты сразу не доложил? — рассвирепел Неуспокоев. — Ведь мы их тогда бы сцапали… На вид-то ты вроде парень грамотный, революционно подкованный, а ротозей. Самый настоящий ротозей. Ну погоди, выпишешься — я с тобой поговорю!..
Что же, будь что будет, нужно идти. Прохлопал. А раз виноват, надо и ответ держать. И все-таки не хочется. Невольно свернул в боковую улочку, к базару. Впрочем, сделал он это не только чтобы оттянуть встречу с уполномоченным особого отдела. Тимофей надеялся выменять на махорку что-нибудь съестное. Сам Тимофей не курил, причитающееся ему табачное довольствие обычно использовали соседи по палате, но две осьмушки все-таки удалось сэкономить.
Несмотря на все приказы и запреты, одесский базар, называемый в народе просто «обжоркой», процветал. Правда, на виду продавались лишь тыквенные и подсолнечные семечки, кукурузные и ячменные лепешки, вареные креветки, жареная рыба и прочая нехитрая снедь. Однако сведущие люди говорили, и, наверное, не без основания, что здесь можно достать
Но Тимофея интересовало только съестное, и он сразу же направился к торговке жареными бычками. Та предложила две рыбешки. Тимофей пытался было торговаться, да где там — женщина и рта раскрыть не дала:
— Слушай сюда! Если хочешь иметь свой интерес — давай сюда свою прогорклую махорку и бери эту рыбу!
— Так ведь… — попытался вставить Тимофей.
— Об чем разговор? Ты посмотри, они же как белуга! А вкус! Да разве могут с ними осетры равняться? Ни в коем разе!
— Но… — снова было начал Тимка.
— Да таких бычков больше нигде на свете нет! Да когда ты их будешь есть, ухо режь — не услышишь!
После госпитального пайка от аромата жареной рыбы, от слов торговки у Тимофея даже голова закружилась. Выпросив еще горсть семечек, взял бычки и тут же, прислонившись к забору, начал есть их. Целиком, вместе с косточками.
И вдруг:
— Шурупчик!
Даже вздрогнул от неожиданности: так его звали давно, очень давно, еще до революции, когда он учился в реальном…
Оглянулся — никого. Лишь неподалеку сидит на телеге бородатый парень, смотрит на него. Может, он? Да нет, лицо совершенно незнакомое.
Снова взялся за бычка. И опять:
— Шурупчик!..
Точно парень. Больше некому. Вон смотрит на него и зубы скалит из зарослей бороды. Подтянул Тимофей штаны с генеральскими лампасами — только такие нашлись в госпитальной баталерке, поправил не по росту большую фуражку, оттопыривающую уши, направился к парню, на ходу дожевывая рыбью голову.
— А ведь и верно ты! — обрадовался бородач. — Смотрю, вроде похож… Да, времени столько прошло. А меня не узнаешь? Смотри на него — совсем забыл!
— Мичиган!
— Ну то-то же! — И парень, соскочив с воза, полез обниматься.
…Как ни трудно жилось кузнецу николаевского судостроительного завода «Наваль» Ивану Недоле, однако младшего сына Тимофея он решил учить. И учил. Сам по семнадцати-восемнадцати часов в сутки работал, но определил сына в реальное училище. Помогло то, что Иван Гордеевич был облагодетельствован царем: во время спуска дредноута «Императрица Екатерина Великая» присутствовавший на торжестве Николай II подарил Ивану Недоле именные часы. Приглянулся, видать, ему могучий — на голову выше всех, — с широкой окладистой бородой кузнец, пристально смотревший на самодержца.
Провожая сына, в училище, отец говорил:
— Ты, Тимка, старайся… Ведь последние копейки на твое ученье будем тратить…
Многое хотелось сказать в тот момент Ивану Гордеевичу, но не смог он выразить своих мыслей, легче ему было с молотом управляться, чем говорить. Да Тимка сам понял: раз нет капиталов, значит, должен взять знаниями, и в ученье шел впереди.
Когда вернулся из ссылки старший брат Федор, стало полегче. Хотя Федор и считался неблагонадежным, но за добрый магарыч и подарок мастеру ему удалось устроиться на завод. Тем более что и люди тогда были очень нужны — производство расширялось.