Поддавки с убийцей
Шрифт:
— Не дури, Кирилл! Не советую.
— А почему бы и нет? — недобро усмехнулся он.
— А почему бы мне не заняться тем же самым? — попыталась я «перевести стрелки».
— Ты не сможешь. Косточка у тебя не та.
— Про мою косточку ты у племянника узнай. Хватит, Кирилл, врать и угрожать! Не обмануть нам друг друга и не напугать. Я это понимаю, а ты? Если нет, то ты или всегда был дураком, или с годами из ума выжил.
Он сжал губы, опустил глаза и замолчал, переваривая неожиданное оскорбление. Я дала ему для этого время.
Вообще-то я не люблю грубить людям, даже когда они
— Значит, ты меня со всех сторон обложила? — заговорил, справившись с собой, Керя. — Зачем, я не понимаю?!
— Тебе ль не понимать!
— Нет! — настаивал он. — Я же согласился отдать деньги. Договорились же вчера с тобой обо всем. Объясни!
— А отдал бы деньги-то, будь Иван здесь? Не морочь голову, Кирилл, скажи правду.
— А как же!
Глаза его и лицо прямо светились от честности.
— Как я мог не отдать? Ведь ты знаешь все подробности наших с Ванькой дел. Да стукни ты ментам, нас завтра же возьмут за хибон и приволокут в «контору». Ну что ты, Таня!
— Какие менты! — улыбалась я, не веря ни одному его слову. — Что ты опять дурака-то валяешь? Если вы меня убьете, ни одного свидетеля ваших делишек не останется. И почему я должна верить вам? Потому что дом сожгли? Так не чужой же, свой собственный. Только страховку за него не получите — вот и все наказание. Потому что Аладушкина убили? Так вас никто не видел за этим занятием. А может, это я с Лозовой скорешилась и придумала план, как задушить алкаша и подкинуть его труп в твой двор. Лишь след от удавочки на своей шее изобразила — и вперед к ментам, если угрозы не сделают тебя покладистым. Хватит, Кирилл, дурковать, и давай играть в открытую. Пора тебе со мной договариваться. Из-за моей осведомленности в ваших с Ванькой делах, да и ради самого Ивана — тоже.
— За твою осведомленность тебе легче тыкву расколоть, — проговорил он задумчиво.
— Это еще суметь надо. Я тебе не алкаш какой-нибудь. А если и расколешь, Ваньке твоему — кранты!
— То-то и оно! — вздохнул он. — Дурак, а все же свой, родной. На старости лет это большое значение имеет. Сама убедишься, если доживешь.
Засим последовала ненужная мне лирика, но я молчала, уважая прорезавшиеся в нем родственные чувства. Наконец он выговорился.
— Ушедшего не воротишь, сделанного не изменишь, а потому доживай свой век спокойно, черт с тобой…
— И Ваньку отдашь? — перебил он меня, полагая, что знает все мои условия.
— Несомненно, — заверила я его. — Я получаю от тебя деньги за дом и отдаю их Екатерине. Да отдам, не боись! — заверила я, увидев его сомнение. — И эти же деньги тебе возвращаю. Как? Ты продаешь мне участок с пепелищем и въезжаешь в новую квартиру.
Не берусь описывать
— Но это не все. Ты отдашь Лозовой «капли». Не твои они, Кирилл, не тебе ими и владеть. Да ты, урка старый, и продать-то их не сможешь! — не удержалась я от насмешки. — Грохнут тебя, как пить дать, как только явишь их на свет божий. И Ивана убьют, не задумаются, если он окажется поблизости от этого дела. Да что я тебе объясняю!
Все! Один-ноль в мою пользу, а если вспомнить про вчерашний счет, то один-один и никак иначе. Молчит Кирилл, задумался. Пальцы с наколками расцепил и в кулаки сжал. Сидит смирно, зубы стиснул, лишь желваками играет.
Когда он вставил в зубы сигарету и чиркнул зажигалкой, снаружи, возле двери, опять загавкал пес. Кирилл выронил зажигалку и саданул кулаком по столу. Собака не успокаивалась, и он, не выдержав, рявкнул:
— Молчать!
Аж в ушах зазвенело. Слушается его псина, видно, боится. Он закурил и уже спокойно обратился ко мне:
— Пойдем, Таня, я тебе деньги отдам.
Все правильно. Иван говорил, что деньги у него будут не при себе.
— Может, мне здесь подождать?
Меня все еще точил червячок сомнения, но при виде его презрительной ухмылки я поднялась, отбросив все колебания.
Семиродов привел меня в просторный сарай, в середине которого был установлен транспортер. По бокам конвеерной ленты высились кучи темно-коричневой глины. Свет проникал сюда сквозь узкие, напоминающие бойницы, незастекленные окошки. Здесь тоже, хотя и меньше, чем у бассейнов, стоял отвратительный запах. Света было мало, и пройти за Кириллом я решилась, только когда глаза привыкли к полумраку.
— Таня! — окликнул меня Семиродов из глубины сарая.
Он сидел на куче вонючей глинистой гадости, напоминавшей подсохшее дерьмо, и, глядя на его поникшие плечи, я подумала, что здесь ему самое место.
— Вон они, деньги, в щели между досками, — проговорил он, не поднимая головы. — Бери их.
Я отыскала взглядом полиэтиленовый мешок, засунутый в щель вместо оторванной доски.
Ах, как не хочется вурдалаку расставаться с денежками!
Привстав на цыпочки, я с трудом — поскольку было высоковато — выдернула из щели увесистый сверток и в это мгновение получила такой удар по затылку, что впечаталась лбом в дощатую стену. Из глаз брызнули искры, и меня приняла мягкая, теплая пустота…
Будь проклята эта пагубная страсть людей к деньгам, золоту и драгоценным камням! Ведь именно она, эта страсть, заставляет терять голову даже самых благоразумных и наиболее здравомыслящих. И теряют они ее в самом прямом смысле этого слова.
Очнувшись, я обнаружила, что опутана веревкой с головы до ног. Проклиная деньги вообще и семиродовские — в частности, я не стеснялась в выражениях. Это помогло мне окончательно прийти в себя.
Я лежала в тишине и одиночестве, спиной на голой земле. Связана хоть и крепко, но не профессионально — руки за спиной к туловищу примотаны, а ноги в коленях и щиколотках скручены до онемения. Шея же была свободна. Такая вязка оставляла возможность найти какой-нибудь гвоздь, торчащий из стены, и попробовать освободиться, воспользовавшись острием.