Поддельный шотландец. Дилогия
Шрифт:
Я будто случайно показал ему пуговицу Алана, но было ясно, что он не только никогда её не видел, но и ничего не слышал о ней. Он питал некоторую неприязнь к семье и друзьям Ардшила и, до того как напился, прочел мне пасквиль на прекрасном латинском языке, но весьма дурного содержания, написанный им элегическими стихами на одного из членов семьи этого дома.
Когда я рассказал ему отредактированную версию своей встречи с законоучителем, он покачал головой и заметил, что я счастливо отделался.
– - Это очень опасный человек, -- прибавил он, -- его зовут Дункан МакКэй. Он действительно умеет хорошо стрелять
– - Самое смешное то, что он называет себя учителем закона божьего, -- сказал я.
– - А отчего бы ему так не называть себя, -- отвечал он, -- если он действительно законоучитель? МакЛин из Дюарта дал ему когда-то это звание из сострадания к его слепоте. Но, пожалуй, это было неосторожно, так как теперь под предлогом обучения юношества закону божию он вечно бродит по большим дорогам, а это, без сомнения, большое несчастье для некоторых его случайных попутчиков.
Наконец хозяин, не будучи более в состоянии пить, указал мне постель, на которую я улегся в прекрасном расположении духа: без особенной усталости я прошел в четыре дня значительную часть большого и извилистого острова Малл, от Эррейда до Тороси, что по прямому пути составляет пятьдесят миль, а с моими скитаниями -- около ста. В конце этого длинного путешествия я даже чувствовал себя гораздо бодрее духовно и физически, чем в начале его. Большинство людей даже представить себе не может, какое это счастье -- ходить пешком на большие расстояния, не чувствуя при этом особой усталости и не натирая культи протезами.
XVI.
От Тороси до Кинлохалина на другом берегу существует регулярное сообщение на пароме. Оба берега пролива принадлежали сильному клану МакЛинов, и почти все пассажиры, переправлявшиеся вместе со мной на пароме, были из того же клана. Шкипера барки звали Нэйль Рой МакРоб. А так как это было одно из имен клана Алана Брэка, который сам послал меня к этому перевозу, мне очень хотелось поскорей поговорить наедине с Нэйлем Роем.
На переполненной народом барке это было, конечно, невозможно, а переправа совершалась очень медленно: ветра не было и грести можно было только двумя веслами с одной стороны и одним веслом с другой, так как барка была плохо оборудована. Перевозчики охотно позволяли пассажирам по очереди помогать им, и вся компания проводила время за хоровым пением гэльских песен. Песни, морской воздух, добродушие и хорошее настроение присутствовавших, прекрасная погода -- все это делало плавание очень приятным.
Впрочем, не обошлось без печальных переживаний. В устье Лох-Алина стояло на якоре морское судно. Сначала я предположил, что это один из королевских крейсеров, наблюдавших зимой и летом за этим берегом, чтобы препятствовать его сношениям с Францией. Но когда мы подошли поближе, стало ясно, что это торговое судно. Особенно меня поразило, что не только палуба, но и весь берег чернел народом, а по морю беспрестанно сновали шлюпки. Подойдя ближе, мы услышали громкие причитания и душераздирающий плач.
Тут я понял, что это эмигрантское судно, направляющееся в американские колонии.
Когда мы приблизились
Когда Нэйль отплыл, главный певец на барке затянул меланхолическую песнь, подхваченную немедленно как эмигрантами, так и их товарищами на берегу. Песня зазвучала повсюду, точно плач по умирающим. Я видел, как слезы текли по щекам мужчин и женщин, а мотив песни глубоко растрогал даже меня.
В Киплохалине на берегу я отозвал Нэйля в сторону и спросил, не принадлежит ли он к Эпинцам.
– - Да. Ну и что же из этого?
– - отвечал он.
– - Я ищу одного человека, -- сказал я, -- я думаю, что вы имеете о нем сведения. Его зовут Алан Брэк. -- И показал ему пуговицу.
– - Хорошо, хорошо, -- сказал Нэйль, -- если вы "отрок с серебряной пуговицей", то и ладно: мне поручено проводить вас до места. Но если позволите быть откровенным, -- сказал он, -- вам никогда не следует упоминать имени Алана Брэка во всеуслышание. В наше время здесь можно встретить слишком много шпионов короля Георга.
Видно было, что и действительно Нэйль боится быть подслушанным, его постоянное оглядывание и понижение тона при появлении хоть кого-то в радиусе пятидесяти ярдов явно свидетельствовало о осторожности на грани паранойи. Поэтому он поторопился познакомить меня с моим маршрутом: я должен был переночевать на кинлохалинском постоялом дворе, на следующий день пройти по Морвену до Ардгура и провести ночь в доме Джона Клайморского, предупрежденного об этом; на третий день переправиться через один лох* у Коррана и через другой у Балахклиша, а затем спросить дорогу к дому Джеймса Глэнского в Охарне, в Эпинском Дюроре. Как видите, мне часто приходилось переправляться на лодке, так как в этих местах море глубоко врезается в скалы и извивается вокруг них. Страну эту легко защищать, но трудно по ней путешествовать, и вся она представляет собой серию диких и мрачных пейзажей.
Нэйль дал мне ещё несколько полезных с его точки зрения советов: не говорить ни с кем по дороге, избегать вигов, Кемпбеллов и "красных мундиров"; при их приближении сходить с дороги и прятаться в кусты, потому что встреча с ними никогда не ведет к добру, -- короче, он советовал мне вести себя, как подобает разбойнику или якобитскому агенту, за которого меня, вероятно, и принимал.
Кинлохалинская гостиница была похожа на отвратительный свиной хлев, полный дыма, нечистот и молчаливых горцев. Я был очень недоволен не только помещением, но и тем, что погода снова начала явно портиться. Я думал, что хуже и быть ничего не могло, но ошибался и вскоре убедился в этом. Не прошло и получаса с тех пор, как я пришел в гостиницу -- все это время мне пришлось стоять в дверях, так как торфяной дым ел мне глаза, -- как вдруг разразилась гроза; по холму, где стояла гостиница, потекли ручьи, проникли в помещение и половину комнат превратили в бурный поток. В те времена по всей Шотландии постоялые дворы были довольно плохи, но все же я не мог не изумиться, когда мне от очага до постели пришлось идти по щиколотку в воде.