Подкидыш для Цербера
Шрифт:
– Доброе утро, - смущенно поздоровалась я и присела в постели.
– Кто вы?
Женщина непонимающе похлопала глазами, а потом улыбнулась и быстро-быстро проговорила что-то на итальянском.
Я мало что поняла из ее словесной тирады, но уловила главное. Во-первых, ее зовут Симона, и, судя по белоснежному фартуку и тряпке в руке, она горничная или кто-то вроде того. Во-вторых, Сандро оказался хитрым малым и нанимал в прислугу только своих соотечественников. Ага, а девушек, значит, брал русских, ни слова не понимающих по-итальянски.
–
– все же решила уточнить я. Вдруг повезет?..
Симона помотала головой и тотчас вскочила на ноги. Кажется, Сандро предупредил, что она не должна заговаривать с его гостьями. Иначе с чего бы этой милой даме выглядеть такой смущенной?..
– Скузи, - сообщила она и стала как ни в чем не бывало протирать пыль.
Я поднялась, быстренько умылась и отправилась на кухню. Раз уж не удалось поговорить с прислугой, то займусь завтраком. От него будет больше пользы.
Как оказалось, сегодня на виллу прибыла не только Симона, но и другие наемные работники. И все они, к моему великому разочарованию, ни слова не понимали по-русски. Зато работали так энергично, словно за ними присматривал пес из недавнего сна.
На кухне, накрытый салфеткой, меня ждал завтрак: еще теплый кофе с молоком и круассан с ветчиной и сыром. Плохое настроение как рукой сняло. Жаль только, самого Сандро не оказалось рядом, и не удалось поблагодарить его за заботу. Наверняка он закрылся в своем кабинете и, как злобный царь Кощей, перебирает свои сокровища.
Утро выдалось солнечным, и я, подхватив завтрак, вышла на террасу, удобно устроилась в полюбившемся плетеном кресле и стала наблюдать за работой садовников. Они подстригали кусты и переругивались. А, может, и просто разговаривали - непривычно эмоционально и громко. Я не понимала их слов, но других развлечений все равно не предвиделось.
Сандро объявился ближе к обеду. Заплатил работникам за услуги и проводил их. Я немного позавидовала им, глядя, какими радостными покидают они виллу. Сидя в открытом фургоне, девушки и парни что-то весело пели и прищелкивали пальцами в такт мелодии. И только Симона смотрела на меня странно: слишком пристально, словно бы сочувствующе. Помахала мне на прощание рукой и выкрикнула:
– Стар ин гуардия! Си салви!..
Я непроизвольно вздрогнула. Дождалась, пока Сандро приблизится, и, позабыв о роли послушной модели, спросила:
– Ты можешь перевести ее слова? Что она крикнула на прощание?
– Чтобы ты поскорее покинула меня, - невесело улыбнувшись, отозвался Сандро.
И что-то подсказало, что он не соврал. Он смотрел мне в глаза, будто ожидал, что я немедленно кинусь вслед фургону.
– Почему?
– вновь спросила я. Не то чтобы из страха, скорее из любопытства.
– Недолюбливают мою камеру, - вздохнул Сандро.
– И мои снимки, закрытые в кабинете. Но именно они и сделали меня знаменитым.
– И в чем же твой секрет?
– Я прищурилась и по старой привычке потянулась к косе, чтобы потеребить кончик в руках. Но пальцы наткнулись на
– У тебя раньше были длинные волосы, - усмехнулся Сандро.
– Зачем остригла?
– Чтобы тебе понравиться, - не соврала я.
– Так что не так с твоими снимками?
– Пройдемся?
– предложил Сандро. Поднял к лицу фотокамеру и сделал новый снимок.
– Мне нравится гулять по вечерам, когда длинные тени от деревьев ползут по свежескошенной траве. В воздухе пахнет приближающейся грозой, и птицы замолкают, предчувствуя опасность. Это затишье перед бурей обостряет все чувства, заставляет наслаждаться каждым моментом, как последним.
Он галантно предложил мне руку, и я не сумела отказать. Подхватила его под локоток, и мы неспешно пошли вдоль длинной парковой аллеи.
– Ты не только фотограф, но еще и поэт, - похвалила я Сандро.
– Так красиво говоришь. И так тонко чувствуешь...
Сандро снова вздохнул и проговорил так, словно исповедовался:
– Я предчувствую приближение смерти... Это мой дар и мое проклятие. Каждый раз, фотографируя, я проживаю чужую жизнь. И умираю вместе с жертвами. Реже - вместе с ними спасаюсь.
Его речи казались странными, слишком образными и оттого малопонятными. Он говорил загадками: вроде и ответил. А в то же время скрыл от меня главное.
– Хочешь сказать, что среди твоих фотографий есть и те, что запечатлели избавление, а не смерть?
– удивилась я.
– Но почему эти снимки никогда не занимали место на выставках?
Сандро остановился и повернулся ко мне. Мне показалось, или в его глазах действительно блеснули слезы?
– Подобных снимков нет в моем портфолио - людям не так интересно смотреть на чужое счастье. Им нужна драма. Ничто так не притягивает взгляд, как человек, стоящий на краю пропасти. И смерть, застывшая в вечности на снимке.
Он сказал и отвернулся, избегая моего пристального взгляда. Не то от злости, не то от смущения, но легонько вздрогнул. И пошел дальше, больше не произнеся ни слова.
Я тоже молчала, погруженная в глубокие размышления. Мы обошли виллу кругом и вернулись в дом. Так же молча пообедали приготовленными одной из сегодняшних гостий томатным супом и пастой с грибами.
А меж тем на улице стало темно, как ночью. И вот первая ослепительная вспышка молнии словно бы рассекла надвое пейзаж за окном. Послышался оглушающий раскат грома.
Я испуганно дернулась и едва не выронила из рук чашку с чаем. Уставилась на непогоду так, как смотрит одинокий путник на встреченного в лесу медведя.
– Ты боишься грозы?
– понимающе спросил Сандро и поспешил ко мне с полотенцем.
Промокнул им капли чая на моей одежде и тут же сделал новый снимок. Но я этого практически не заметила. Все мое внимание было приковано к незанавешенному окну.
– Не люблю, - призналась я.
– В детстве во время грозы забиралась под одеяло и тряслась, пока все не заканчивалось. И теперь мне почему-то хочется сделать то же самое.