Подкомиссия (Разноцветные корабли)
Шрифт:
– Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь!
– Переводчики направили в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: - О чем вы тут все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю!
– Она помотала головой, ее передернуло.
– Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт...
– Она видела, переводчики в недоумении листают свои справочники.
– И я уже знаю, зачем они прилетели и
Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула по-линженийски:
– Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету!
При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над столом - большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях. Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское "ребенок". На совещаниях генералов о детях не говорится.
Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой:
– Я мало знаю линженийский.
Рядом кто-то прошептал:
– Что вы знаете о Дуви?
Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание?
– Я знакома с Дуви, - заторопилась она.
– И с матерью Дуви знакома. Дуви играет с Крохой... с моим сыном, с маленьким сынишкой.
За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом:
– Какого цвета мать Дуви?
– Розовая.
Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая... розовая. Наконец Сирина приподняла подол платья, показался краешек ярко-розовой комбинации. Линжениец кивнул и сел.
– Сирина, - голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют, сидя вечером во дворе.
– Чего вы, собственно, хотите?
Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову.
– Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут "нет". Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять друг друга и прийти к соглашению.
– А по-вашему, сможем?
– мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно скрываемые мысли.
– Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто глупо - столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое-то сходство. А по самой сути мы такие же... мы одинаковые...
– Она запнулась.
– Перед богом мы все одинаковы. (Ну конечно же, переводчикам не найти слова "бог"!) И я думаю, мы должны уделить им хлеба и соли и оказать гостеприимство.
– Сирина слабо улыбнулась.
– На их языке соль - шриприл.
Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый, привстал было, но снова сел.
Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы.
– Но существуют различия...
– Различия!
– вскипела Сирина.
– Нет таких различий, которые не сгладятся, если два народа по-настоящему узнают друг
Она окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что лицо Торна смягчилось.
– Идемте со мной, - настойчиво сказала она.
– Идем, посмотрите на Дувика с Крохой, на двух малышей - линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите... перерыв, или перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда... Ну, если вы и после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж...
Она развела руками.
Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее поддерживать.
– Ох, Торн, - зашептала она чуть не со слезами, - я ведь не думала, что они пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или...
– Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, - пробормотал муж.
– Мы готовы ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая врывается на важное заседание и задирает подол!
– Мимолетная улыбка сбежала с его лица.
– Долго тянется это знакомство?
– Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели.
– Почему ты мне не говорила?
– Я пыталась... два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как бы ты к этому отнесся. Торн не находил слов: лишь почти уже у подножия холма он спросил:
– Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела разобраться...
Сирина подавила истерический смешок:
– Я угощала их яйцами!
И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой.
– Эту лазейку нашел Кроха, - оправдываясь, сказала Сирина.
– Я сделала ее пошире, но тут приходится... ползком.
Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из-под ограды выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться. Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем чувствуется достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от имени землян!
Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку пруд с золотыми рыбками.
Дуви и Кроха наклонились над бортиком.
– Вот он!
– кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. Вон там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не рассердится?
Дуви всматривается.
– Шарик пошел в воду.
– Ну да, я же говорю!
– нетерпеливо кричит Кроха.
– А у тебя закрывается нос, - он прижимает палец к блестящей среди зеленой шерсти черной кнопке, - и уши складываются, - он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши гармошкой.
– Ух ты!
– восторженно вздыхает Кроха.
– Вот бы мне так уметь!