Подлинная история девочки-сорванца. История вторая.

Машков Александр Иванович

Несколько сбивчиво я рассказал маме, что произошло, мама пообещала помочь, а я вернулся к Саше.

Возле неё уже были санитары с носилками.

– Машина сломалась, - развела руками врач.

– Сейчас приедут из военного госпиталя, - сказал я, еле держась на ногах.

– Эй, парень! – услышал я, как сквозь вату.

Меня посадили рядом с Борькой, совали мне под нос нашатырь.

– Какие мужчины слабые, - ворчливо сказала врачиха, - Жива, жива ещё девочка!

– Что значит «ещё»?! – испугался я.

– Организм

молодой, выкарабкается, - пожала плечами врачиха, - Отвезли её в военный госпиталь, не волнуйся. Поместят в реанимацию, пока не пустят никого, кроме милиции и родителей.

– Вы можете сказать, что с ней?

– Ничего сказать не могу. Возможно смещение шейных позвонков, травма затылочной части головы.

Пойдём, вон машина подъехала. Там твои товарищи, вставай, идём, дам чего-нибудь успокоительного.

Нам с Борькой дали валерьянки, а Тольку забрали в больницу с подозрением на сотрясение мозга. Кто-то сунул мне в руки пакеты с Сашиными подарками и заботливо отряхнул мою одежду. Буркнув «Спасибо», я поплёлся домой. Поговорю с мамой, может, пустит к Сашеньке.

Сашенька.

…Как хочется пить! Во рту пустыня Сахара! Язык шершавый и не помещается во рту. Что со мной? Заболела? Не помню ничего. Хочу пошевелиться и не могу. Попробовала приоткрыть глаза. Глаза слиплись, как от гноя. Как-то был у меня ячмень, так по утрам, пока не промоешь, глаза не открывались.

Хотела протереть, но не могу пошевелить рукой. Что со мной?! Я застонала от досады и разодрала веки на одном глазу. Наполовину. Плохо видно, мутно всё и не протереть глаз! Я застонала громче.

Кто-то вскрикнул:

– Сашенька! – я услышала, как кто-то упал рядом со мной на колени, взял мою руку в свою, оцарапал чем-то.

– Пить… - еле слышно сумела сказать я.

Вот так я очнулась. Возле меня дежурил папа, а я была в палате, которая называется «Реанимация».

Что такое «реанимация»? Потом я узнала: это когда людей с того света возвращают. Я была на «том свете»? Не помню я. Была без сознания. Я вообще сначала ничего понять не могла. Лежу на кровати, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, голова привязана к спинке кровати какой-то сбруей.

Называется «на вытяжке». Это издевательство придумано, чтобы не сместились позвонки.

Сдвинулись они или нет, неизвестно, но вытянуть надо. Говорят, делали рентген, ничего страшного не нашли, я даже чувствую руки и ноги, только двигать пока не могу.

Так и лежу. Всю жизнь мечтала! Как это противно, лежать без движения! Уколы колют, ухаживают за тобой. Брр! Могла бы ходить, сбежала бы! Мало того, что не двигаюсь, так ещё и привязали!

Лицо обтирают губкой по утрам, кормят капельницей. Кушать не могу, тошнит и ничего не лезет.

Хорошо хоть, на ночь что-то вкалывают, мало мне, днём глазами хлопать,

так ещё бы и ночью!

Папа побыл недолго, отпуск у него кончался. Он пообещал, что скоро часто будет дома, манёвры заканчиваются, и он будет ходить на службу, как на работу.

Толик… Толик, после того, как меня ударили, бросился на негодяев, даже повалил кого-то, но, получив по лицу, тоже покатился по ступенькам. Хотел бежать за бандитами, но увидел меня и разрыдался. Да и уже начали выбегать взрослые из школы. Позвонили в «скорую».

Славку Быка? Взяли, подержали да отпустили. Несовершеннолетний. Пусть гуляет.

А Толика попросили пожить у нас дома. Говорят, мама совсем никакая первое время была, с трудом малыша сохранила, Юрик маленький, за ним тоже уход нужен. Папа вместо праздника разрывался между мной и мамой. Борька тоже помогал. Воду носил, печку топил. Тётя Валя готовила им всем еду. Такие вот дела. А потом папа принёс мне письмо от Саши.

Увидев на конверте «прости», чуть не потеряла сознание. Потом увидела, что это не его, совсем детский почерк, написанный перьевой ручкой. Саша пишет авторучкой.

Я даже плюнула в сердцах: ох уж этот Борька!

Руки у меня уже двигались, я достала из Борькиного конверта Сашин, и грела его у себя на груди.

Не стала вскрывать. Я и так знала, что там написано. Не дословно, конечно, но знала, что ничего, кроме хорошего, Саша написать мне не мог. Мне уже рассказали, что он, скорее всего и спас меня. Он и Елена Владимировна, мой лечащий врач. Тоже странно, ведь она не педиатр. Приглашали и педиатра, врачи переговорили между собой, и Елена Владимировна продолжила моё лечение.

Знаете, почему я двигаю руками и ногами? Со мной работает массажист.

Массажист мужчина. Я была абсолютно беспомощна, когда он за меня принялся. До него за мной ухаживали нянечки, и я притерпелась к ним. Убирают за мной, моют…

А тут мужчина! Так стыдно…

Но Валерий Яковлевич, так его зовут, быстро успокоил меня, объяснив, что у него такая работа, выводить из неподвижности всяких девочек и мальчиков. И если его будут стыдиться, то так и останутся лежать.

А я и не сопротивлялась. Лежала и не сопротивлялась. Валерий Яковлевич мял мои руки и ноги, всё тело, я чувствовала его как сквозь ватное одеяло. Зато чувствовала! За это массажист меня похвалил.

Меня перевели в отдельную палату, сбрую сняли, надели на шею корсет и велели вести себя хорошо. Не вертеть головой, разминать кисти рук и стопы ног. Больше мне ничего не оставалось делать. Скукотища!

Но вот разрешили приём посетителей, и первым пришёл Саша!

Я не могла поверить, что это он. А Саша стоял и улыбался. Принёс мне что-то в пакете, я даже не видела. Я видела Сашу и тоже улыбалась. Саша сел на стул, взял мою руку и стал легонько поглаживать её.

Только ему было так неудобно. Он встал на колени, положил голову мне на живот и смотрел на меня.