Подлинная история 'Зеленых музыкантов'
Шрифт:
Иван Иваныч по-прежнему много читал, но на занятия теперь ходил неохотно (331). Сделал массу пропусков, задолжал контрольные, курсовой (332). Его несколько раз вызывали в деканат, стыдили, прорабатывали, он обещал исправиться, подтянуться, догнать, но практически ничего для этого не делал (333). К весне он окончательно погряз в "хвостах", не сдал зачеты, и к сессии его не допустили (334). А вскоре последовал и приказ об отчислении из института.
Иван Иваныч бросился тогда в деканат (335). Он умолял декана, ссылался на свои, действительно объективные, а большей частью выдуманные обстоятельства, опять клялся, что все нагонит, пустил даже небольшую слезу (336). Но, к несчастью, как раз в это время
– Ничего... Годик-другой потрудишься на производстве (340), образумишься, тогда и приходи с хорошей характеристикой, тогда и приходи, говорил он молодому человеку.
– Может, вы все-таки поверите мне (341)... в последний раз, Пров Никитич, - канючил Иван Иваныч.
– У меня, можно сказать, вся жизнь рушится...
Но декан был неумолим (342).
– Ничего... Ничего... Какие еще твои (343) годы? Покрутишь гайку (344), одумаешься, тогда и приходи, - все твердил он (345).
– Спасибо. Я постараюсь, - только и оставалось сказать на прощанье Ивану Иванычу.
Да, положение действительно выходило аховое. "Поработаешь годик-другой..." Легко сказать! А где, спрашивается, без специальности поработаешь (346)? Идти подсобником на завод (347) - так за день набегаешься: не то что строчка, буква в ум не придет. Разве что в газету сунуться, а кто в штат возьмет (348)? Да и подходящее ли это место для студента Технологического института, которому нужна характеристика с производства. А газета если и производство, то не болтов же и гаек (349). А болты и гайки, как получается, являются необходимым условием для восстановления в институте... Круто дело завернулось.
Обуреваемый такими мыслями, Иван Иваныч тем не менее бодрости духа не терял и даже чуть-чуть наслаждался неожиданной свободой. В самом деле можно вставать во сколько хочешь, никуда не нужно спешить, можно спокойно поразмыслить (350), чего-нибудь такое сочинить (351). Подкармливался он мелкими публикациями все в той же комсомольской газете (352).
Но чем дальше, тем печальнее становилось жить Ивану Иванычу (353). Неопределенность его положения, денежные дефициты и бесцельно текущее время (354) начали его сильно угнетать. Он бодрился: гулял по городу, торчал на речке, бросал камешки в воду (355) или ехал в лес и там лежал под соснами среди жужжания стрекоз, но не было уже в этих его праздных занятиях прежней сладости и легкости. На литобъединение бы сходил, так и литобъединение к тому времени окончательно распалось. Дедушка Суховерхов помер весной, доктор Гусаков написал кандидатскую диссертацию (356), а Ниночка Дорохина вышла замуж за тихого Геллера, и они оба от литературы тоже удалились, найдя себе, помимо радостей брака, другое интересное занятие. А именно: Геллер под руководством Ниночки купил тесу и стал по ее проекту возводить в дачной местности двухэтажную деревянную избу "в древнерусском стиле". Избу эту изумленные соседи милиционера сразу же окрестили обидным прозвищем "жеребячий дворец", что, впрочем, не имеет никакого отношения к нашему рассказу (357).
И самое главное - основатель и стержень "Кедровника" Василий Александрович Попугасов уже не мог с прежним рвением отдаваться любимому детищу. Потому что, вследствие крайне участившегося пьянства, разводов и других скандальных историй, его из газеты наконец вычистили, и он пребывал неизвестно где (358).
Болтаясь по улицам в унынии, Иван Иваныч как-то повстречался с ним. Его духовный отец (359) стоял с красным лицом и черной бородой близ пельменной "Иртыш"
– Но ничего, ничего!
– кричал он.
– Мне Женя Евтух (362) еще в пятьдесят седьмом году говорил: "Держись, старик! Мы им все равно вставим фитиля!" Мы им вставим фитиля! Точно вам говорю (363)!
Малопочтенные личности, состоящие из какого-то старикашки в обгрызанном молью и временем пальто, молодого человека развратной наружности в тельняшке и телогрейке, длинной девицы с подбитым глазом, почтительно вглядывались в пророка (364).
Увидев Ивана Иваныча, журналист обрадовался.
– Господи! Какого только сукинова сына не встретишь на Святой Руси (365)! "И я скажу: такие парни / Нам обязательно нужны!" - процитировал он строчку из последнего напечатанного Иваном Иванычем стихотворения.
Однако Иван Иваныч был озабочен, и насмешливые слова его не уязвили (366).
– Рубль есть?
– на правах старого знакомого спросил журналист.
– Откуда у меня, к черту, рубль!
– сморщился Иван Иваныч.
– Меня из института выперли (367)...
И только сейчас, окончательно представив себе, что из института его действительно выперли и жрать действительно нечего, он чуть было не заплакал (368).
– Ну, ну, - утешил его добрый (369) журналист.
– Чего нос-то на квинту повесил (370)? Я тебе прямо скажу - что Господь (371) ни делает, все - к лучшему (372). ТЕПЕРЬ или НИКОГДА (373) - вот что я тебе прямо скажу.
– Что "теперь" или "никогда"?
– А то, что именно теперь ты станешь настоящим литератором (374). Или вообще никогда. Ты как думаешь - если бы Достоевский не побывал на каторге написал бы он "Записки из Мертвого дома"? А "Идиота"? А "Бесов"? А? А если бы у Хемингуэя не было четырех жен? А? А если бы Гоголь не был сумасшедшим? А? (375)
– А, а! ... на!
– сказал Иван Иваныч (376).
– Терпи!
– сказал журналист (377).
– Терпи, мужайся и пиши (378). Пиши настоящие вещи. Хватит с тебя всех этих "парней". Вот скажи по совести ведь ты согласен со мной, что все, что ты пока сделал, - это так! (379) Пфук! Воздух!
– Ну почему?
– обиделся Иван Иваныч (380).
– Не надо притворяться, мой мальчик (381)!
– глаза журналиста наполнились слезами (382).
– Я ж тебя, можно сказать, породил (383). И я тебе прямо скажу: если хочешь СТАТЬ - СТАНОВИСЬ (384)! Вот я, вот ты возьми, например, меня... Я вот - ты что думаешь - я просто пью (385)? Нет, нет и нет! Ты думаешь, для чего мне эти подонки (386)?
– он обвел широким жестом (387) свое окружение.
– Видишь, настолько подонки, что я им даже прямо в лицо могу сказать, что - подонки, и не обидятся (388). Ты думаешь, я просто пью (389)? Нет. Я собираю материал (390). Это будет роман. И называться он, знаешь, как будет? О! Он будет называться очень просто! Он будет называться совсем просто, гораздо проще (391), чем ты думаешь (392)... Он будет называться... "БИЧ" (393)!
– Ты ж мне об этом в прошлом году рассказывал (394), - усмехнулся (395) Иван Иваныч.
Журналист немного смутился (396).
– Ну и что?
– убежденно сказал он. - Ну и что? Сразу, что ли? Большие вещи скоро не родятся. Скоро, брат, только кошки родятся (397).
И захохотал, блестя белыми крепкими зубами, и хохотало все его окружение (398). Старичок шамкал, парень лениво осклабился, шалашовка прыснула в черный от грязи носовой платок (399).
И вот ведь какая странность. Вот ведь, вроде бы, совсем отрицательный пример для Ивана Иваныча, а он вдруг полностью поверил словам своего давнего знакомого (400).