Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
Шрифт:
Придумывают события тогда, когда их нет в реальной жизни. Но все-таки с ее сто-роны
эта фраза - рисовка, поза, кокетство; события были, жизнь ее полна ими, но когда дневник
сокращали, убрали из него всю живую жизнь, зашифровали оставшихся дейст-вующих
лиц, вот и стало казаться, что событий действительно нет.
Приступая к этой книге, я спрашиваю себя: “Зачем мне писать о Башкирцевой, если
особенной любви к этой экзальтированной русской мадемуазель я не испытываю, если
болезненное желание славы и только славы любым способом мне антипатично?”
“Слава, популярность, известность повсюду - вот мои грезы, мои мечты”.
(Запись 1873 года). С этого начинается и этим заканчивается ее дневник.
“Придет день, когда по всей земле мое имя прогремит подобно удару грома”.
(Запись от 23 января 1874 года).
“ В двадцать два года я буду знаменитостью или умру”.
(Запись от 13 апреля 1878 года).
На следующий день:
“Если бы я взялась за рисование в пятнадцать лет, я была бы уже известна! Пони-маете ли
вы меня?”
“О, стать знаменитостью!
Когда я представляю себе в воображении, что я знаменита, - это точно какая-то молния, точно электрический ток; я невольно вскакиваю и принимаюсь ходить по комна-те”.
(Запись от 8 ноября 1883 года).
“Уже два часа. Новый год уже наступил, и ровно в полночь, с часами в руках, я произношу
свое пожелание, заключенное в одном-единственном слове - слове прекрас-ном, звучном, великолепном, опьянительном:
– Славы!”
(Запись от 31 декабря 1883 года).
Цитировать можно до бесконечности, но становится скучно. Лейтмотив ее дневни-ка:
“Желаю славы! И только славы!” На первых страницах почти всех рукописных тетра-дей
ее дневника так и написано: “Желаю славы!” Желаю славы и все тут, а если слава не
приходит, то наступает апатия, моменты неверия в себя, желание расстаться с жизнью.
А что делать с анонимками, которыми она забрасывала своих жертв, (а как еще можно
назвать тех, которых она наметила себе в мужья или душеприказчики), и которые порой
вызывают сомнения в ее чистоплотности? Особенно, если знать о нечистоплотно-сти ее
ближайших родственников.
А постоянная ложь с возрастом, отмеченная на страницах дневника и скрытая: го-ды она
себе, как старая дева, скостила и ушла из жизни на два года моложе, чем была на самом
деле?
Почему все же кривая судьбы выводит меня на эту книгу и я, повинуясь ей, не могу
отказаться?
Есть простое, первое объяснение: когда-то мне заказали сценарий многосерийной
кинокартины о Марии Башкирцевой и, изучив множество материалов, я его написал. Сце-
нарий существует, он живет своей жизнью и, может быть, когда-нибудь произойдет вто-
рое его рождение - он станет кинокартиной.
Книгу
ежели кто и знает в этой стране хоть что-то про Марию Башкирцеву, так это я. Я
опрометчиво согласился, но книга была нужна документальная, и это потребовало боль-
ших изысканий, чем кинематографическая версия ее жизни.
Одна моя знакомая, узнав, что я собираюсь писать о Марии Башкирцевой, с удив-лением
воскликнула:
– Зачем тебе эта графоманка?
И, действительно, зачем? И графоманка ли она, как многим кажется? На чем зиж-дется ее
больное непомерное тщеславие, которое отмечали ее современники и которое выливается
на вас буквально с каждой страницы ее тетрадей? Может ли одно тщеславие оставить след
в душах и памяти потомков? В случае с Марией Башкирцевой, наверное, можно сказать, что это была правильно выстроенная судьба, она сама, ее родные, ее изда-тели, наконец, сам Господь Бог, как современные пиарщики, постарались, чтобы перед нами случилась
законченная, наполненная чаяниями и страданиями, душевной и физиче-ской болью,
человеческая жизнь, вызывающая предельное сочувствие в чувствительных душах и
покуда такие не переведутся на земле, всегда будущая такое сочувствие вызывать.
Почему одним Башкирцева нравится, а другим - нет? Одни восторгаются ею, а дру-гие
также резко не принимают? Есть тут какая-то загадка.
В юности я бредил стихами Велимира Хлебникова; судьба оборванного нищего гения,
носившего свои стихи и цифровые выкладки событий мировой истории в рваной
наволочке, волновала юношеское сознание. Человек, пытавшийся изменить язык, изо-
брести совершенно новый, называвший себя Председателем Земшара и уж, конечно, счи-
тавший себя гением, чувствовал свою близость с Башкирцевой. Именно в его письме я
впервые случайно наткнулся на имя Марии Башкирцевой, к тому времени совершенно
забытой в нашей стране. В 1915 году он жил в родной Астрахани и, по словам очевидцев, работал над биографией Пушкина и “Дневником” Марии Башкирцевой. Он писал М.В.
Матюшину “Изучаю еще “Дневник Марии Башкирцевой”. Он дает ключи к пониманию
снов”.
Какие ключи, и каких снов, Хлебников не объяснил. Если исходить из того, что наша
жизнь - это сон, и неизвестно еще чей, то интимные дневники - безусловно, ключи к
пониманию снов. Теперь, найдя эти строки Хлебникова в книге, я почему-то вспомнил
китайского философа Чжуан Чжоу, жившего более двух тысяч лет назад. “Однажды Чжу-
ан Чжоу приснилось, что он бабочка, счастливая бабочка, которая радуется, что достигла