Подлинное искупление
Шрифт:
Я заставил себя отвернуться и отойти от мертвых. Затем окинул взглядом равнину. Иуда по-прежнему сидел, скорчившись, у края платформы, словно чертова крыса. Я даже не взглянул на Палачей. У гнева, застилающего мне глаза, и кипящей в сердце ярости была лишь одна цель.
Грёбаный убийца с таким же лицом, что и у меня.
Я побежал так быстро, как только мог, дыхание эхом отдавалось у меня в ушах. Увидев на земле мертвого охранника, я схватил безвольно свисающий у него из руки пистолет, и вынул у него из-за пояса нож. Внезапно позади меня раздался женский крик. Я обернулся, испугавшись,
Потом я повернул голову…
Белый проблеск метнулся от сцены и бросился под защиту густых деревьев. Но я в полной решимости кинулся вперед. И не остановился до тех пор, пока не оказался у конца платформы… там, где, глядя на меня во все глаза, замер мой брат-близнец.
Я посмотрел на него и, подняв пистолет, наставил дуло прямо на его сердце. У Иуды раздувались ноздри. Даже сейчас, после всех этих смертей и форменного истребления, он, казалось, ни о чём не жалел.
Этот подонок собой гордился.
Его как всегда распирало от непомерной гребаной гордости. До этого момента я не подозревал, что можно кого-то одновременно так сильно любить и ненавидеть. Ненависть свою я понимал, но любовь… вот это пи*дец как меня взбесило. Мне хотелось вырвать из груди свое предательское сердце и швырнуть его на сваленные вокруг нас трупы.
— Брат.
Голос Иуды вырвал меня из кипящей у меня внутри ярости, и две пары совершенно похожих глаз уставились друг на друга. Я вдруг осознал, что вся община затихла. Не было слышно даже отдалённого пения птиц — тяжелая завеса смерти, такой чертовски бессмысленной смерти, отгоняла от этого зловонного места любую жизнь.
Вот почему я все еще стоял и смотрел на своего брата-близнеца. Потому что тоже чувствовал себя мертвым. Совершенно мертвым внутри. На ногах меня удерживала только ярость… ярость и осознание того, что с минуты на минуту брошу на землю безжизненный труп Иуды, чтобы он мог составить в аду компанию соей мелкой шлюхе-садистке.
— Брат, — снова произнёс Иуда и поднял руки.
— Не смей! — взревел я. — Не смей, мать твою, так меня называть!
Иуда огляделся вокруг, скользнув взглядом по мёртвым телам.
— Брат, это необходимо было сделать. Я не мог позволить грешникам нас погубить. Я всегда знал, что так может произойти. Мне нужно было подготовиться. Наши люди, они поняли. Они тоже этого хотели.
Он говорил с таким спокойствием, с такой удивительной отстранённостью от того массового убийства, которое он только что учинил, что меня прошиб ледяной пот.
— Дьяволу никогда нас не победить, — улыбнулся он и закрыл глаза. — Уже сегодня вечером наш народ отобедает за одним столом с Господом; там, у небесной реки вечной жизни, они воссоединятся с нашим дядей, нашим основателем.
— Ты спятил, — прошептал я, глядя, как он купается
Иуда открыл глаза и посмотрел прямо на меня.
— Нет, брат. Я всегда был силен в своей вере. Это ты никогда не мог контролировать свои греховные мысли и поступки. Это ты не мог просто придерживаться учений и следовать нашему Священному Писанию и убеждениям. У тебя было всё, спасение — только руку протяни, но ты всего этого себя лишил.
— Они были ложными. Всё это ложь, — сквозь стиснутые зубы процедил я и указал на крошечную ножку лежащего слева от меня ребенка. — Ты отнял у людей жизни во имя несусветной лжи! Ты мог их спасти! Мог их отпустить!
— Нет, — покачал головой Иуда. — Они должны были умереть. Должны были пожертвовать своей жизнью ради блага своей души.
И в этот момент я понял наверняка… Я должен убить его сам. Должен прикончить его собственными руками. Его необходимо умертвить, как бешеную собаку.
Не сводя глаз с брата, я бросил на землю нож с пистолетом. Иуда прищурился, и я направился к нему. Подняв руки, он отступил, и я понял, что он всё прочел по моему лицу.
— Брат, — опасливо произнёс он, когда я к нему приблизился. — Ты не можешь этого сделать. Раньше ты уже пытался, но так и не смог довести дело до конца, помнишь? Я твой брат-близнец. Я — всё, что у тебя есть… ты не лишишь меня жизни… мы нужны друг другу. Так было всегда.
Его слова пронеслись сквозь меня и растворились в безмолвном небе. Я сжал кулак и замахнулся. Когда моя рука обрушилась ему на лицо, я ничего не почувствовал. Иуда, не привыкший к какому-либо насилию, тут же рухнул на землю. Я вскочил на него и принялся колотить кулаками по лицу Иуды, забрызгав свою кожу его теплой кровью.
Я бил его и бил до тех пор, пока он окончательно не потерял сходство со мной — всё его лицо было в крови, нос сломан, губы разбиты. Я бил его, пока не начал задыхаться, пока от напряжения не заболели мышцы.
Я откинулся назад и провел окровавленной рукой по волосам. Но опустив взгляд, обнаружил, что Иуда по-прежнему глядит на меня, моргая глазами и пытаясь смотреть сквозь стекающую кровь. Я наклонился, приблизившись губами к его уху.
— Ты должен умереть, брат.
Когда я произнес эти слова, почувствовав, как по моей щеке скользнуло дыхание Иуды, и как его колотящееся сердце эхом отзывается у меня в груди, то овладевшая мною бесчувственность, куда-то исчезла, бросив меня на растерзание оглушительной боли.
Всей зверски невыносимой боли этого поганого момента.
Он был жив. В Иуде все еще теплилась жизнь… мы вместе пришли в этот мир. Мы всё делали вместе. Он был моим единственным утешением. Моей единственной семьей…И хотя я понимал, что он должен умереть, прямо здесь и сейчас… я не мог… не мог…
Почувствовав, как моей головы коснулась ладонь Иуды, я чуть не погиб. Потому что это прикосновение не было жестким или грубым. Оно было нежным и мягким… прикосновением моего брата-близнеца, который меня любил.