Подлодка [Лодка]
Шрифт:
— Передние — десять вверх, — шепчет шеф.
Завывание моторов рулей глубины пробирает меня до мозга костей. Ну почему все вокруг должно издавать столько громких звуков?
Разве Старик не сменит курс? Мы не будем поворачивать? Или он попробует прорваться за кольцо окружения, двигаясь прямо вперед?
Почему акустик молчит?
Если он ничего не сообщает, это означает лишь одно: двигатели на поверхности встали. Но эти сволочи не могли уйти так быстро, чтобы он не услышал их отступления. Итак, они затаились.
Старик держит прежнюю глубину и курс.
Проходит пять минут, и тут глаза акустика неожиданно расширяются, он начинает бешено крутить ручку настройки. Его лоб прорезают глубокие морщины. Сейчас они снова пойдут в атаку. Я не слушаю более его рапорта. Вместо этого я стараюсь сконцентрировать усилия на том, чтобы усидеть на своем месте. Раздаются два громких треска.
— Лодка набирает воду! — сквозь последовавший за взрывом рев с кормы доносится вопль.
— Выражайтесь по форме, — шипит командир на невидимого человека.
Набирает воду! Этот бестолковый морской жаргон! Такое впечатление, как будто лодка что-то делает с водой, употребляет ее. Но как ни назови, а «набор воды» — самое плохое, что могло случиться с нами в подобной ситуации.
Мне кажется, словно следующий удар пришелся прямо в пах. Не кричать! Я до боли в челюстях стискиваю зубы. Вместо меня кричит кто-то другой, таким фальцетом, который проникает через меня насквозь. Луч фонарика описывает круги в поисках визжащего человека. Я слышу новые звуки: стук зубов, похожий на дробь кастаньет, затем шмыганье, хлюпанье. Но рыдает не один мужчина.
Мне на колени падает чье-то тело, чуть было не опрокинув меня. Я чувствую, как кто-то поднимается, ухватившись за мою ногу. Но тот первый, кто рухнул мне на колени, остается лежать плашмя на плитах палубы.
Аварийный фонарь над столом штурмана не зажигается на этот раз. Под прикрытием темноты может незаметно распространиться паника.
Вновь слышны истошные рыдания. Они доносятся от кого-то, скрючившегося у водяного распределителя. Я не вижу, кто это. Внезапно в той стороне оказывается помощник по посту управления, который отвешивает ему такой удар по спине, что он вскрикивает.
Старик оборачивается так, словно его укусил тарантул и отрывисто бросает в сторону распределителя:
— Сообщите мне, когда это прекратится!
Кто? Помощник по посту управления? Тот, кого он ударил?
Когда освещение восстановлено, я вижу, что молча рыдает новенький вахтенный.
Старик велит идти средним ходом.
— Обе машины средний вперед! — подтверждает рулевой.
Это означает, что теперь плавучесть лодки невозможно поддержать на малом ходу. Слишком много воды просочилось в кормовой отсек.
Шум винтов слышится отчетливее, чем когда бы то ни было.
Стрелка глубиномера прошла еще несколько делений вперед. Лодка медленно погружается. Шеф не в силах остановить ее — продувание цистерн вызовет слишком много шума, а о том, чтобы откачать воду, не приходится и мечтать.
— Сто девяносто градусов! — докладывает акустик. — Сто семьдесят градусов!
— Курс шестьдесят градусов! — приказывает командир и убирает туго натянутый стальной трос перископа. — Будем надеяться, мы не оставляем за собой масляный след, — замечает он как бы невзначай.
Утечка топлива! Эти слова молнией проносятся по отсеку, эхом отзываются в моей голове и перед моими закрытыми глазами плывут разноцветные полосы. Если топливо поднимается из лодки на поверхность, то противнику лучшей цели и пожелать нельзя.
Командир кусает нижнюю губу.
Здесь темно, но солярка пахнет даже и во тьме — ею разит за километр.
Из рубки акустика доносится шепот:
— Эсминец слышен очень близко!
Командир так же шепотом отвечает:
— Обе машины — малый вперед. Рули глубины — на минимум!
Он снимает фуражку и кладет ее рядом с собой на рундук с картами. Знак капитуляции? Неужели наш поход подходит к концу?
Акустик высунулся из своей каморки, будто собираясь сообщить что-то. Но он не открывает рта. Лицо стало окаменело от напряжения. Внезапно он снимает наушники. Я знаю, что это означает: шумы повсюду, так что больше нет смысла определять, откуда они исходят.
Теперь я их и сам слышу.
Сокрушительный грохот разрывов, словно весь океан рушится в преисподнюю. Конец! Кромешная тьма!
— Я когда-нибудь услышу рапорт по форме? — раздается неузнаваемый голос прежде, чем я открываю глаза.
Лодка ощутимо заваливается на корму. В луче фонарика видно, что телефонные провода и несколько дождевиков отрываются от переборки.
Еще несколько ударов сердца, затем голос прорезает тишину:
— Моторное отделение — поступает вода!
Немедленно поступают еще рапорты:
— В носовом отсеке фланцы выдержали — в дизельном отделении фланцы держатся плотно.
Наконец включается аварийное освещение. Стрелка глубинного манометра двигается по шкале с ужасающей быстротой.
— Обе машины — полный вперед! — приказывает Старик. Несмотря на все отчаяние, скрывающееся за этой командой, его голос спокойный, как всегда.
Лодка кидается вперед: батареи аккумуляторов подключаются одна за другой.
— Передние рули — до предела вверх! Кормовые — до предела вниз! — приказывает шеф операторам. Но стрелка не шевелится. Она застыла на месте.