Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Откуда ему все это известно, хотел бы я знать. Ведь шифрограмма была довольно короткой.
— Что еще может желать твое сердце? — отвечает Шеф строкой из песни.
Старик лишь неодобрительно смотрит на него.
Тут только я вспоминаю, что этот поход у Шефа должен был быть последним. Этот патруль у него двенадцатый по счету, и это его вторая лодка. В наши дни не так уж много моряков, доживших до двенадцатого похода. А теперь — под самый занавес — они преподносят заключительный сюрприз. Давайте называть лопату лопатой [81] :
81
Называть вещи своими именами.
Я беру себя в руки и вылезаю в люк.
Команда даже не подозревает, что ждет ее впереди. Они будут изрядно удивлены, когда узнают. Вместо сен-назерского канала, на стене которого выстроился духовой оркестр — порт у макаронников, путь в который лежит через многие беды и скорбь.
Но «хозяева», похоже, уже учуяли, что грядет нечто. Неожиданно все лица стали серьезными, смотрят вопросительно. Тишина после полученной радиограммы может означать лишь одно: получено важное сообщение. А приказ, отданный рулевому, окончательно все прояснит любому, кто пораскинет мозгами. Во всяком случае, ясно, что наш курс уже не ведет в родной порт.
Все разговоры сразу стихают, стоит мне войти в матросский отсек. Обеспокоенные лица повернуты в мою сторону. Но так как Старик ничего пока не объявлял, я стараюсь вести себя как обычно.
Выражение лица командира говорило само за себя: во-первых, возможно ли вообще прорваться в Средиземное море? Если даже — да, то что потом? В распоряжении противника находится большее количество прибрежных баз, а это значит, что его воздушное наблюдение за Средиземноморьем неизмеримо плотнее, нежели над Атлантикой. Смогут ли вообще подлодки действовать там в дневное время? Говорят, что при хорошем освещении и удачном угле зрения летчик может заметить тень субмарины, находящейся на глубине до шестидесяти метров.
Физиономию боцмана пересекает шрам, тянущийся наискосок от правой брови до основания носа. Он краснеет, когда тот волнуется. Сейчас он просто побагровел.
Штурман лишен такого очевидного показателя его настроения. Его физиономия идеально подходит для игрока в покер: классический образчик непроницаемого лица. Сменив командира у «карточного» стола, он ведет себя подобно тигру, овладевшему добычей, и рычит на каждого, кто имеет неосторожность приблизиться к нему. В результате никому не дано видеть, над какой именно картой он трудится со своим транспортиром и циркулем.
— Мы уже час идем новым курсом, — негромко сообщает Турбо, который проходит через пост управления, возвращаясь с кормы.
— Какой одаренный паренек, ничего не упускает! — иронизирует Хекер. — Им следовало бы использовать тебя в качестве воздушного прикрытия.
Уже прошел час! Целый час, шестьдесят минут! Не смешите меня! Что значит для нас какой-то час? Сколько часов мы провели, бесцельно болтаясь в океане, сколько времени мы угробили на наскучившую всем рутину? Конечно, когда мы направились домой, ценность каждого часа стала расти. Считая
Крейсерская скорость. Команду второй час терзает нервозное любопытство. Старик продолжает хранить молчание.
Направляясь в унтер-офицерскую каюту с документами, я слышу:
— Смешно, конечно…
— Ну, может власть имущие хотят, чтобы мы насладились видом заката в Бискайском заливе.
— Можно окончательно забыть о том, чтобы навестить девчонку в Сен-Назере и потрахаться с ней всласть. Кругом одно дерьмо.
Наступила тишина.
Затем раздается знакомое потрескивание громкоговорителей. Наконец-то — голос командира!
— Внимание. У нас новый порт приписки. Специя. Как вам известно, это в Средиземном море. Дозаправка — в Виго. На испанском побережье.
Никаких комментариев, ни слова разъяснений, ни слога извинений — ничего подобного. Он лишь произносит «Отбой», и потом еще один, прощальный, щелчок.
Свободные от вахты матросы обалдело смотрят в пространство. Помощник электромоториста Радемахер смотрит на свой бутерброд с маслом, словно его всучил какой-то незнакомец. Наконец Френссен нарушает наложенное на всех заклятие:
— Вот дерьмо!
— Полная задница! — следующий отзыв публики.
До них постепенно доходит смысл приказа: нет возврата на базу, которая стала им вторым родным домом. Ни малейшей надежды на то, чтобы фасонисто ошвартоваться, красуясь перед собравшимися репортерами и бригадой медсестер, которые все, как одна, сжимают перед своими до хруста накрахмаленными передниками огромные букеты цветов. Рождественское увольнение? Все это тоже осталось за бортом.
Они начинают злиться:
— Чертовски любезное обхождение!
— Им стоило бы надрать задницы!
— Если тебе это не нравится, можешь сойти и продолжать путь пешком!
— Боже мой, кто мог только представить такое!
Мой взгляд отыскивает прапорщика. Он ссутулился, сидя на своей койке, свесив руки промеж колен, лицо белое, как бумага, вперенный в пространство взор смотрит в никуда.
— Шеф будет в восторге от новости, — замечает Френссен. — Мы израсходовали почти все наши запасы. Горючего почти не осталось, и торпед — раз-два, и обчелся, так чего волноваться?
— Но Испания — нейтральная страна.
— Не забивай себе голову. Об этом позаботятся без нас!
— Для меня это все равно, что красная тряпка!
— Ты и раньше мог бы предсказать, что нечто подобное случится, если бы поглубже засунул себе палец в задницу!
— Все веселье у нас еще впереди!
В носовом отсеке по-прежнему царит небывалая тишина. Стук ведра, болтающегося меж торпедных аппаратов, кажется неестественно громким.
— Этот номер не пройдет, — наконец приходит к заключению Арио.