Подлодка [Лодка]
Шрифт:
— Дома у них, наверное, сейчас снег.
— Снег?
Командир открывает глаза:
— Очень возможно — ведь уже настал ноябрь. Забавно, я уже несколько лет не видел снега.
Шеф пускает фотографии по рукам: на них — снежные пейзажи. Фигурки людей на чисто-белом снегу похожи на чернильные кляксы. Шеф стоит рядом с девушкой, склон исчерчен следами от лыж, с левой стороны фотографии тянется забор. Снег у основания колышков подтаял.
Фотографии пробуждают во мне воспоминания. Городок в горах перед Рождеством. Теплый уют комнаток с низкими потолками. Трудолюбивые руки, пользующиеся всевозможными ножами и резцами для вырезания фигурок из мягкой сосновой древесины для огромного вращающегося рождественского вертепа. Меня
— Да, — произносит Старик. — Если я что-то и хочу увидеть — так это настоящий снег, хотя бы один раз.
Шеф задумчиво убирает свои фотографии.
Командир перенес время ужина.
— Специально для второго вахтенного, — объясняет он. — Пусть поест спокойно!
Едва тот успевает проглотить последний кусок, как электрические звонки разносят по лодке команду: «Приготовиться к всплытию!»
Мои мускулы тотчас же непроизвольно напрягаются.
Посреди ночи снова остановили двигатели. Полусонный, ничего не понимающий, я сажусь на кровати. Гудение дизелей все еще звучит у меня в голове. В каюте светится одна лампочка. Сквозь люк слышатся тихо отдаваемые на посту управления приказы, как будто там творится нечто секретное. Я слышу шипение. Лодка наклоняется вперед. Отсвет лампы ползет кверху над люком. Волны, по-прежнему разбивающиеся о корпус корабля, звучат как удары по туго натянутой парусине. Потом наступает тишина. Хорошо слышно, как дышат моряки, свободные от вахты.
В отсеке раздаются шаги матроса, идущего с центрального поста.
Френссен хватает его за руку:
— Что там происходит?
— Понятия не имею!
— Да ладно тебе! Скажи, что там?
— Ничего особенного. Никакой видимости. Темно, как у медведя в заднице.
— Теперь понятно, — говорит Френссен.
Я устраиваюсь в постели как можно удобнее и, совершенно довольный, засыпаю.
Когда я просыпаюсь, уже, наверно, пять часов. В отсеке очень жарко и пары отдыхающих дизелей проникли в каюту. Жужжат вентиляторы. Я с наслаждением вытягиваюсь на кровати. Койка не качается. Я ощущаю свалившееся на меня счастье каждой клеточкой тела вплоть до самых глубин желудка.
Пятница.
Командир не всплывает, пока не кончится завтрак. Даже на глубине в сорок метров лодка двигается донными валами. Вскоре мы всплываем в крутящемся водовороте, и первые волны разбиваются о башню боевой рубки. В лодку проникает столько воды, что трюм моментально заполняется ею. И нет такого положения, в котором можно было бы расслабить мускулы.
Волны опять, видно, сменили свое направление. Хотя лодка под водой придерживалась прежнего курса, теперь она заметно кренится на левый борт. Иногда она замирает под таким пугающим углом и на такое время, что становится не по себе.
Штурман сообщает, что ветер изменился и теперь дует с запада-юго-запада. Это все объясняет!
— Волна по траверзу — мы так долго не продержимся! — констатирует командир.
Но за столом, за которым мы пытаемся усидеть изо всех сил, он заявляет успокаивающим тоном:
— Волны теперь идут под небольшим углом. Ветер скоро переменится. Если он задует с кормы, все будет в порядке.
После еды я решаю остаться за столом. Я заметил
Профессионализмы из эпохи парусных судов: красивые, гордые слова. Мы не придумали им ничего взамен.
Рев волн вдоль нашей стальной оболочки вновь и вновь нарастает яростным крещендо.
Внезапно лодка сильно кренится на левый борт. Я вылетаю со своего места, а книжный шкаф полностью освобождается от своей начинки. Все, что оставалось на огороженном столе, попадало на пол. Старик, как седок тобоггана [63] , который пытается затормозить, изгибается вбок, ухватившись там за что-то.
63
Сани для спуска с горы.
Шеф соскользнул на пол. Мы все на несколько минут замерли в таком положении, как будто позируя для фотографии, снимаемой старой камерой. Лодка никогда не выровняется из такого наклона. Боже мой, мы не выберемся!
Но по прошествии некоторого времени каюта принимает нормальное, горизонтальное положение. Шеф резко выдыхает из себя воздух на такой высокой ноте, что звук скорее напоминает завывание сирены. Командир медленно выпрямляется и спрашивает:
— Все целы?
— У-у-х! — кто вскрикивает в носовом отсеке.
Мне хочется свернуться калачиком на полу. Каюта тут же опрокидывается на правый борт. Грохот еще более оглушающий. Бог мой, хоть кто-то остался в живых на мостике?
Я притворяюсь, что читаю, но в моей голове крутятся мысли. Лодка должна выдержать, так сказал командир. Самое подходящее для океанских походов судно. Балластный киль, метр шириной и полметра глубиной, заполнен стальными балками. Рычаг с длинным плечом, отбалансированный посередине. Надстроек на лодке нет. Центр тяжести лежит ниже структурного центра корабля. Никакой другой корабль не справился бы с подобными нагрузками.
— Что это у вас? — интересуется Старик, заглядывая мне через плечо.
— Что-то о парусниках.
— Ха! — оживляется он. — Настоящий шторм на парусном судне — это стоит пережить. На лодке вроде нашей вообще ничего нельзя почувствовать.
— Благодарю покорно!
— Нам приходится беспокоиться лишь о том, чтобы плотно задраить люк. На паруснике — совсем иное дело! Зарифить и свернуть паруса, закрепить бегущий такелаж на рангоуте, поставить штормовые укосины в распор, натянуть леера на палубе, задраить все люки — работа не прекращается ни на миг. А после всего этого остается лишь сидеть в каюте и уповать на Господа Бога. Никакая еда в рот не лезет. А потом карабкаешься вверх по вантам, чтобы поднять на гитовы разорванный ветром парус и отдать рифы. Потом на многометровой высоте надо занайтовить новые паруса, стоя на леере. А потом брасопить их всякий раз, как ветер меняет свое направление…
Я снова слышу этот точный, выверенный, сильный язык, наполненный мощью: мы стали беднее, позабыв его в наши дни.
Когда каюта запрокидывается на левый борт, я встаю на ноги. Мне хочется добраться до поста управления, чтобы посмотреть на креномер.
Этот прибор представляет из себя обычный маятник со шкалой. Сейчас маятник отклонен на пятьдесят градусов. Значит, лодка накренилась на пятьдесят градусов на правый борт. Маятник замер на пятидесяти градусах, как приклеенный, ибо лодка и не думает выравниваться. Я могу объяснить это лишь тем, что, не дав ей освободиться из объятий первой волны, на нее обрушилась вторая. Вот маятник движется дальше по шкале — к шестидесяти градусам. А на одно мгновение он достигает шестидесяти пяти градусов!