Подлодка [Лодка]
Шрифт:
— Вытри лицо! Следующий!
Процедура повторяется шесть раз. С вахтенными, направляющимися на дежурство, поступают точно так же. Мы жуем с такой скоростью, что блинчики исчезают, как по мановению волшебной палочки. Котелок уже показывает свое дно.
— Следующая порция — для матросов!
Только во втором часу ночи командир наконец выпрямляется и рукавом куртки вытирает пот со лба.
— Давай, доедай! Остатки сладки, — говорит он, протягивая мне последний блин.
Среда.
Во второй половине
Едва ли можно говорить о какой-то видимости. Горизонта нет. Перед моим взором висит лишь водяная пыль.
— Проклятый океан! — ворчит штурман.
Лодка кружится, будто в хороводе, начиная движение и внезапно замирая, раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах попасть в ритм танца.
Новая напасть. Опять похолодало. Леденящие порывы ветра своими ножами полосуют влажную кожу моего лица.
Четверг.
Ветер дует с северо-запада, барометр по-прежнему падает. У меня в голове засела бредовая навязчивая идея, как здорово было бы, если бы пошел масляный дождь — потоки масла, которые усмирили бы океан. [65]
65
Вязкость масляной пленки, растекшейся по поверхности воды, не дает разыграться волнам.
Командир выходит к обеду мрачный, как туча. Долгое время за столом царит тишина. Затем он улыбается, стиснув зубы:
— Уже четыре недели! Неплохо проводим время!
Океан уже не меньше четырех недель играет нашей лодкой, как мячиком.
Старик ударяет левым кулаком по столу, он делает глубокий вдох, задерживает дыхание, наконец шумно выдыхает воздух меж сжатых губ, закрывает глаза и склоняет голову набок: картина, олицетворяющая собой покорность своей участи. Мы сидим вокруг, погрузившись во вселенскую скорбь.
Штурман докладывает, что горизонт становится различим. Значит, северо-западный ветер унес низко нависшие облака, вернув нам возможность видеть происходящее вокруг.
Пятница.
Море превратилось в огромное зеленое рваное одеяло, сквозь каждую дырку которого проглядывает белая подкладка. Командир перепробовал все уловки, чтобы защитить лодку от волн: герметично задраили все люки на баке, продували емкости погружения — ничто
До рези в глазах я всматриваюсь в отдаленные провалы, траншеи, складки, овраги и каналы, но не вижу темных пятен — ровным счетом ничего! Мы давно уже не задумываемся о вражеских самолетах. Какой самолет сможет подняться в воздух в такую погоду? Чей глаз окажется достаточно зорким, чтобы разглядеть нас в этой кутерьме? Мы не оставляем за собой даже кильватерной струи, значит, нет и следа, чтобы выдать нас.
Мы снова сваливаемся в долину между волнами, а за нами наискосок по диагонали вырастает очередной вал. Второй вахтенный офицер смотрит на него, но не приседает, стоит неподвижно, как будто его суставы прихватил прострел:
— Там что-то…
Я понимаю, что он кричит, но океан уже наносит свой удар по боевой рубке. Я прижимаю подбородок к груди, задерживаю дыхание, стараюсь удержаться, превратившись в мертвый груз, не давая засасывающему водовороту свалить меня с ног. Затем поднимаю голову, чтобы осмотреть громоздящиеся друг за другом валы, ложбину за ложбиной.
Ничего.
— Там что-то было! — снова вопит второй вахтенный. — На двухстах шестидесяти градусах!
Он кричит, обращаясь к дозорному, обозревающему левый носовой сектор:
— Эй — там — видел что-нибудь?
Ревущий лифт снова вздымает нас вверх. Я стою плечом к плечу рядом со вторым вахтенным, и вдруг — из фонтана брызг внезапно вырастает темный силуэт, пропавший в следующий момент.
Бочка? На каком расстоянии от нас?
Второй вахтенный выдергивает затычку и прижимает к губам отверстие переговорной трубы. Требует бинокль на мостик. Рука снизу открывает люк и подает бинокль как раз вовремя, чтобы не дать следующей волне залить лодку. Второй вахтенный спешно захлопывает люк ногой. Бинокль остается более-менее сухой.
Я пригибаюсь по соседству с ним, прикрывающим левой рукой бинокль от летящих брызг и напряженно ожидающим следующего появления плавучего объекта в поле зрения. Но ничего не видать, кроме нагромождения водяных холмов, прорезанных белыми полосами пены. Мы находимся на дне глубокой ложбины.
Во время взлета на очередную вершину мы щурим глаза, пытаясь сфокусировать зрение.
— Черт, черт, черт побери! — второй вахтенный порывисто поднимает бинокль к глазам.
Я наблюдаю за ним. Вдруг он орет:
— Вон там!
Теперь нет никакого сомнения. Он прав: там что-то было. А вот опять! Темный силуэт. Он взлетает, задерживается наверху на время, за которое сердце успевает сделать два удара, и снова скрывается из виду.
Второй вахтенный офицер опускает бинокль и кричит:
— Это же…
— Что?
Второй вахтенный процеживает сквозь зубы какое-то междометие. Потом он поворачивается ко мне лицом и выпаливает:
— Это — не что иное, как — подводная лодка!
Подводная лодка? Эта крутящаяся на волнах бочка — подлодка? Я не ослышался? Может, он сошел с ума?