Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Так вот что это было на самом деле. Старик преднамеренно использовал выхлопы.
Мое сердце неистово колотится.
— Увлекательно, правда? — спрашивает он. Затем — новая неожиданность. С западной стороны высоко в небо взлетает ракета; она зависает наверху на некоторое время и, описав дугу, похожую по форме на ручку трости, падает вниз и гаснет.
Командир первым опускает бинокль:
— Что бы это могло означать?
— Они меняют курс! — высказывает догадку штурман.
— Возможно — а возможно, вызывают эсминцы, — ворчит командир. — Мы не хотим, чтобы они именно
— Выпустить ракету — да они, видно, с ума сошли!
Штурман обращается к хроникеру в глубине лодки:
— Осветительная ракета над конвоем на десяти градусах — и отметьте время!
— Забавно, — снова бормочет Старик. Затем он поворачивает лицо к луне. — Будем надеяться, что мы скоро избавимся от этой гадости!
Я стою рядом ним и смотрю в направлении его взгляда. Луна похожа на человеческое лицо: упитанное, круглое, с лысой головой.
— Точь-в-точь удовлетворенный завсегдатай борделя, — отзывается о нем второй вахтенный офицер.
— «Двое, созерцающие луну», — негромко говорю я сам себе.
— Что вы сказали?
— Да так, ничего — название картины Фридриха.
— Какого Фридриха?
— Каспара Давида Фридриха — немецкого романтического художника.
— Ясно. Любитель природы…
— Мачты стали выше! — перебивает нас штурман.
Конвой, должно быть, повернул в нашу сторону.
— Опять сменили курс!
Снизу сообщают новое положение руля:
— Курс — двести градусов!
Луна украсилась широким радужным ореолом.
— Хоть бы ты пропала, — еле слышно бурчит командир. Затем он громко осведомляется о расходе топлива.
Моментально является шеф, словно он подслушивал неподалеку в ожидании этого вопроса. Он рапортует:
— Остаток сверили в 18.00, господин каплей. К настоящему моменту, в связи с максимальной скоростью, мы израсходовали не менее шести тысяч литров. Резервов практически нет.
— У Первого номера еще осталось немного растительного масла для камбуза, — не унывает Старик. — А когда и оно закончится, мы пойдем домой под парусами.
Я усаживаюсь на мокрый от брызг выступ рядом с платформой зенитного пулемета. Мимо меня проносятся непрестанно меняющие свои очертания белые полосы пены. Отражение луны на воде за нашей кормой дрожит, колеблемое расходящейся кильватерной волной. Мириады крошечных осколков складываются в новый узор калейдоскопа. Прозрачный океан светится изнутри неисчислимым количеством мельчайших зеленоватых точек. Корпус лодки явственно очерчен на фоне сияния — это планктон. Стальные полосы ограждения отбрасывают резкие тени на обрешетку палубы, прочерчивая на ней темные линии, разрываемые отдельными прутьями на части и складывающиеся вместе с ними в грани бриллианта. Эти грани двигаются. Полоса тени от ограждения падает на мои сапоги: наверно, лодка разворачивается в направлении конвоя.
Внезапно снопы лучей бледно-зеленого света, похожие на распущенные веера, озаряют небосклон.
— Северное сияние! Только его и не хватало! — раздается голос командира.
Через весь небосвод протянулась гирлянда сверкающих
— Прямо как праздничный фейерверк, — отзывается о зрелище командир, — Мило, но для нас не совсем кстати.
По коротким фразам, которыми обменялись командир и штурман, я догадался, что они обсуждают, стоит ли нам атаковать середину конвоя на встречном курсе, двигаясь навстречу неприятелю. Штурман задумчиво поводит головой справа налево, затем — в обратную сторону. Старик, похоже, тоже колеблется.
— Лучше не будем! — наконец объявляет он и поворачивается к луне. Она похожа на почти идеальный круг, прорезанный в чернильном полотне неба, восхитительное белое пламя, которое светит, подобно газовому фонарю, белым, как мел, но необычайно ярким светом. Несколько туч дрейфуют от одного края небосвода к другому, как серые льдины. Оказавшись в свете луны, они тоже начинают светиться; местами эти небесные айсберги кажутся украшенными россыпью сапфиров.
Внизу, под луной, океан напоминает огромный лист смятой фольги, искрящейся и сверкающей, отражающей лунное сияние одновременно тысячами лучей. Такое впечатление, будто лунный свет заставил океан застыть в изумлении. Волн нет — лишь неподвижные груды бриллиантов. Внезапно мне вспомнилась сцена в баре «Ройаль» в ночь перед нашим выходом — Томсен. Не надо думать сейчас об этом.
Невзирая на лунный свет, Старик пытается подкрасться поближе к конвою, надеясь на наш темный задний план и, вероятно, полагаясь на ослабнувшую бдительность моряков конвоя.
Конечно же, мы невысоко высовываемся из воды, и при такой скорости от нашего носа расходятся не очень заметные волны. Если бы мы могли повернуться к врагу в фас, носом или кормой, мы были бы практически не видны. К сожалению, сейчас это невозможно: мы вынуждены следовать вместе с конвоем параллельным курсом, немного опережая корабли.
Почему вокруг такого большого конвоя так мало эскорта? — задаю я себе вопрос. Неужели для прикрытия своих флангов Томми смогли выделить лишь один корабль? Или мы уже оказались между внешним кольцом защиты и самим конвоем?
Старик знает, что надо делать. Это у него не первый конвой. Он отлично изучил тактику противника. Однажды он даже наблюдал в перископ глубинную атаку, направленную против него самого. Капитан эсминца решил, что лодка лежит глубоко в установленном месте, которое Старик уже давно успел покинуть. Старик полностью остановил двигатели, лодка зависла на перископной глубине, а он наблюдал, как эсминец утюжит облюбованный им участок моря, устилая его ковром из глубинных бомб. Он взял на себя роль спортивного комментатора, ведущего репортаж с захватывающего состязания, чтобы команда могла разделить с ним удовольствие.