Подмастерье Элвин
Шрифт:
Миссис Модести соглашалась с Пегги в том, что ей нельзя рассказывать остальным о своей способности видеть каждый уголок души человека. Однако миссис Модести доказала, что, пока Пегги будет скрывать в себе столь важные вещи, она никогда не станет собой, никогда не раскроет свою красоту — а следовательно, не превратится в ту женщину, которую Элвин полюбит такой, какая она есть.
Выход из положения был достаточно прост. Поскольку Пегги не могла в открытую говорить о том, что ей известно, но и скрывать эти тайны не представлялось возможным, единственным разумным решением было не видеть окружающие огоньки. Прошедшие три года велась настоящая
Разумеется, годы, которые она прожила, будучи светлячком, научили ее разбираться в человеческой натуре, в том, что скрывается за определенным словом, тоном, выражением или жестом, поэтому она довольно легко угадывала ход мысли собеседника. Но достойные люди ничуть не возражали против того, что она, казалось, всегда знает, что у них на уме в тот или иной момент. Ей не приходилось скрывать свои способности. Однако тайны, кроющиеся в глубинах человеческой души, оставались теперь неведомыми для нее — если только она специально не вглядывалась в огоньки сердец.
А этого она теперь не делала. Ибо обрела ту желанную свободу, которой у нее никогда не было, — она могла воспринимать человека таким, какой он есть, могла радоваться обществу приятных людей, не зная и, значит, не чувствуя ответственности за скрытые желания и, самое ужасное, за будущее, которое их ждет. Это придавало ее танцу, смеху, разговору некую заразительную сумасшедшинку; никто на балу не чувствовал такой свободы, как юная подруга миссис Модести, девушка по имени Маргарет, потому что никто не знал цепей отчаяния, которыми всю предыдущую жизнь была скована Пегги.
Вечер, проведенный Пегги на балу у губернатора, был насыщен всеми красками жизни. Это нельзя было назвать триумфом, ибо она никого не покоряла и не стремилась покорить — наоборот, все ее новые знакомые заразились той же свободой, тем же ликованием. Пегги ощущала чистую, искреннюю радость, и окружающие также радовались. Столь светлые, искренние чувства невозможно удержать. Даже те, кто шептался за ее спиной, ощутили радость вечера; судя по отзывам, которые получила потом жена губернатора, это был лучший бал, когда-либо проводившийся в Дикэйне, да что там в Дикэйне, во всей Сасквахеннии.
Впрочем, кое-кто сообразил, кто именно придал вечеру такой блеск. Среди догадавшихся были жена губернатора и миссис Модести. Пегги заметила, как они говорят друг с другом, когда, повернувшись в танце, возвращалась к своему партнеру, который аж лучился радостью от возможности потанцевать с этой девушкой. Жена губернатора, стоявшая рядом с миссис Модести, улыбалась и кивала, указывая веером на площадку для танцев. На какой-то момент их глаза встретились. Пегги улыбнулась приветственной улыбкой; в ответ жена губернатора тоже улыбнулась и кивнула. Этот жест не прошел незамеченным. Теперь в Дикэйне Пегги будет желанной гостьей на любом приеме — если пожелает, за вечер она сможет посещать два или три дома, и так круглый год.
Однако
Четырнадцать лет назад в сердце появившегося на свет ребенка она узрела истинное величие. Она защищала младенца, потому что полюбила то, что ждет его в будущем. Она полюбила мальчика за то, какой он есть, за его душу. И что куда важнее, она полюбила труд, который Элвин должен будет исполнить. Короли и королевы возводили и теряли королевства; торговцы наживали и прожигали огромные состояния; художники творили картины, которые поблекнут под действием времени и будут забыты. Только подмастерье Элвин нес в себе семя Творения, которое выстоит против времени, против бесконечного, пагубного воздействия Разрушителя. Танцуя сегодня, Пегги танцевала ради Элвина, зная, что если ей удастся завоевать любовь сегодняшних кавалеров, то у нее непременно получится овладеть любовью Элвина и встать рядом с ним на пути к Хрустальному Городу, где все люди будут видеть, как светлячки, строить, как мастера, и любить с искренностью и чистотой Христа.
Подумав об Элвине, она немедленно обратилась к тому огоньку сердца, что мерцал ей издалека. И хотя она научилась не смотреть в души окружающих людей, она так и не перестала вглядываться в сердце этого юноши. Может, это мешало ей сдерживать собственный дар, но какой смысл чему-то учиться, если учение отторгнет ее от юноши, которого она любит? Ей не пришлось искать огонек; в глубине души она всегда знала, где он находится. Раньше он яркой звездой сиял перед ней, но недавно она научилась отвлекаться от него, хотя при желании могла мгновенно его вызвать. Как сейчас и поступила.
Он копал какую-то яму за кузницей. Но Пегги привлекла вовсе не работа, которую он исполнял, впрочем, Элвин сам не замечал, что творит. В огне его сердца полыхал гнев. Кто-то очень несправедливо обошелся с ним — но почему он так злится, вряд ли это в новинку для него? Миротворец, который когда-то слыл чуть ли не самым справедливым из мастеров, постепенно начал завидовать искусству Элвина в обращении с железом и в своей зависти забыл о чести. Теперь чем больше ученик превосходил мастера, тем яростнее кузнец отрицал способности Элвина. Элвин жил бок о бок с несправедливостью, однако никогда прежде Пегги не наблюдала в нем такой ярости.
— Мисс Маргарет, что-нибудь не так? — с участием окликнул девушку кавалер, с которым она танцевала.
Пегги остановилась прямо посреди зала. Музыка еще играла, и пары продолжали двигаться в танце, но окружающие Пегги люди тоже начали останавливаться, с удивлением оглядываясь на девушку.
— Я… я не могу продолжать, — выдавила она, удивленная тем, что горло ее перехватил какой-то ужасный страх. Чего она так испугалась?
— Может, выйдете на свежий воздух? — предложил кавалер. Как же его зовут? Сейчас в ее голове билось одно-единственное имя: Элвин.